Пленные, охваченные ужасом, повскакали на ноги. Их вожак вскричал:
— О великий хан, мы отбросили мечи, прежде чем прийти к тебе. Мы сломали наши стрелы, прежде чем сдаться в плен. Неужели ты перестал уважать закон?
Хан недовольно взмахнул рукой, подавая Бохурчи знак. Подкатили повозку с высокими колесами. Моя лошадь заплясала подо мной. Я отклонился назад, мне вообще хотелось отвернуться, чтобы мои глаза не видели этой несправедливости.
— Начинайте! — приказал хан.
И тут на высокий валун вспрыгнул вожак пленных татар, высокого роста, рыжеволосый юноша, весь в черном, выхватил из рукава кинжал и воззвал к своим:
— Братья! Беритесь за ножи! Пусть предсмертной подушкой каждого из вас станет убитый враг!
Он молнией бросился на ближайшего стражника и вонзил ему кинжал в грудь прежде, чем тот успел схватиться за меч. И точно так же поступили большинство из его братьев по племени. Какое–то мгновение хан сидел в седле совершенно ошеломленный, потом резко повернул жеребца на месте и поскакал прочь от этого места бойни — примерно на расстояние полета стрелы. Я, как мне было положено, все время находился с ним рядом. И говорил со своим жеребцом, чтобы ни о чем не спрашивать хана.
Тем временем от рук подоспевших воинов Бохурчи пали последние татары. Погибшие лежали на почерневшей траве, лепестки степных цветов были в каплях крови. Даже на небе, похоже, появились пятна. У повозки лежал рыжеволосый юноша. Рот у него был открыт, и мне подумалось: это он, сперва присягнувший на верность, а потом проклявший. И сейчас под его черным одеянием молчит сердце, изрыгнувшее проклятия. Мы потеряли восемьдесят семь воинов, которых заколол шестьдесят один татарский кинжал.
К нашему холму мы возвращались молча. Хану было не до улыбок. Перед юртой Темучин сказал мне:
— Я не внял твоим словам, Кара—Чоно, но твоего молчания и твоих грустных глаз мне не забыть.
Над долиной сгрудились тучи. Солнце будто провалилось куда–то с неба. Буря заколотила кулаками по кибиткам и юртам.
— Небо гневается на меня, — сказал хан и смиренно склонил голову.
Когда полил дождь, раскаты грома усилились и засверкали молнии, хан омылся дождевой водой и вознес хвалебную молитву богам.
А потом вновь спустился с холма, шлепая сапогами по мокрой траве, и исчез в кибитке красавицы Хулан. Мне вспомнились его последние слова. Неужели я его действительно потеряю? Я досадовал на себя самого: никогда прежде его слова не заставляли меня усомниться. Да и он всегда был верен своему слову.
Утром он отобрал из своих нойонов троих и послал их к тому вождю меркитов, что подарил ему свою дочь Хулан. Он дал им с собой дорогие сосуды, кольца, золото, серебро и сказал:
— Передайте отцу моей Хулан, что я почитаю его и его племя. Пусть его радость станет моей!
— Да ведь он меркит, наш враг! — возразил один из военачальников.
— Ты хочешь обмануть его, мой хан. Это хитрость? — удивленно спросил другой. — Мы должны вежливо улыбаться ему, а на самом деле разведать, сколько у него сил? Ты это имеешь в виду?
На что Темучин ответил, что его слова чистотой не уступают золоту и не следует придавать им неподобающий смысл.
Военачальники оставили Долину Антилоп, удивленные донельзя. Улыбку, брошенную мне Темучином, они уже не заметили, да и вряд ли сумели бы разгадать. Я тоже ответил хану улыбкой.
После того как наш властитель провел много счастливых ночей под крышей кибитки из леопардовых шкур, однажды на рассвете хана разбудил стрелогонец. Он примчался с Керулена, из мест нашей основной стоянки.
— Твоя супруга Борта велела передать, что чувствует себя хорошо, что ни нойоны, ни народ ни на что не жалуются, — начал он. — Орел угнездился на высоком дереве, но, пока он чувствует себя на этом дереве в полной безопасности, маленькая птичка разрушает гнездо, яйца и птенцы будут сожраны или погибнут иначе.
Хан побледнел.
И приказал немедленно собрать тысячников, снять кибитки и юрты и погрузить их на повозки.
— Завтра же возвращаемся домой! — сказал он. А потом обратился ко мне: — Ты слышал послание Борты, Кара—Чоно. Эта весть испугала меня, потому что моя супруга хочет этим сказать, что я взял красавицу Хулан в жены. Как мне теперь предстать перед моей Бортой, если ты не полетишь к ней стрелой и не объяснишь, что она навсегда останется предназначенной мне еще в ранней юности возлюбленной супругой, моей Бортой, которую выбрал для меня мой благородный отец. Было бы унизительно, если бы наша встреча в присутствии Хулан и вождей племен, недавно присоединившихся к нам — или покоренных нами! — вышла безрадостной. Возьми Мухули, и поговорите от моего имени с Бортой. И поскорее возвращайтесь с ответом. Я буду с войском. Ответ явится для меня либо облегчением, либо ляжет на плечи невыносимо тяжелой ношей.
Вечером следующего дня мы уже стояли перед Бортой. Хотя мы были совсем без сил и губы наши растрескались от жажды, она не предложила нам напитков. Я поведал ей то, о чем просил хан.
Она не ответила.