Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

Набежавшая туча отбросила тень на его побагровевшее лицо. Река потемнела, и хан поплотнее запахнул свою шерстяную накидку, словно его знобило.

Мы решили вернуться.

Пастухи гнали стада на водопой. В свете заходящего солнца шерсть овец казалась рыжеватой. У костра сидел старик пастух, а рядом лежал только что освежеванный им жирный баран. Старик засунул через рот внутрь барана несколько гладких камней, пролежавших какое–то время в огне, и, трижды поклонившись, пригласил властителя на скромную трапезу.

Темучин отрицательно покачал головой. И сказал мне:

— Сегодня последний день. Так я условился с гонцами. Если они не предстанут передо мной сразу после того, как солнце спрячется за бесконечный лес, я накажу их.

— Но ведь что–то могло помешать им, Темучин.

Он словно не услышал моего возражения и резко отрубил:

— Я набью их сапоги раскаленным песком и повешу им на шею.

И как раз в это время быстроногие скакуны гонцов промчались по главной дороге орды.

Я вошел в дворцовую юрту вслед за ханом.

За нами последовали благородные нойоны.

Появилась Борта.

Рядом с отцом встал Джучи.

Наступила тишина.

Пальцы властителя глухо барабанили по львиным головам из слоновой кости, украшавшим подлокотники кресла. Когда вошли гонцы, хан поднял глаза, уставившись в потолок дворцовой юрты.

— Повелитель кераитов передал для тебя четыре слова…

— Целых четыре слова? — Он резко повернулся в их сторону.

— Четыре добрых слова, хан. Вот они: «Приходи пировать на помолвке!»

Темучин бросился к гонцу и, прослезившись от радости, сказал:

— Сейчас мне стыдно, что в дни ожидания и меня охватили сомнения. Завтра же мы отправимся к нашему сиятельному отцу.

И на другой день маленький караван выступил из нашего основного лагеря. Нас было десять человек. На вьючных лошадях мы везли подарки для хана. По дороге мы заезжали в принадлежавшие нам окрестные орды, пока не попали наконец в ту, где жила Мать Тучи, снова вышедшая замуж.

— Как хорошо, Темучин, — сказала Оэлон—Эке, — что по дороге к Черному Лесу на Туле ты заглянул к нам. У нас для тебя дурные вести.

— Сначала и у нас были дурные вести, — с улыбкой ответил ей Чингисхан, — но со вчерашнего вечера нам, матушка, известно, что мой названый отец Тогрул не внял наветам Сенгуна и Джамухи, желавших посеять между нами вражду. Он пригласил нас на пир в честь помолвки — вот мы и отправились к нему с дорогими подарками и чувством радости и благодарности.

Оэлон—Эке повела нас в свой шатер. Там нас ожидал отчим Темучина — Мунглик и двое его табунщиков, молодые парни в изношенных платьях. Мать Тучи сказала:

— Ты меня не понял, Темучин. Нам известно, что тебя с твоими приближенными пригласили на пир, еще со вчерашнего вечера. Но о том, что тебя собираются на этом пиру подло убить, как и твоего отца, мы услышали только что от этих вот табунщиков.

Отчим Мунглик сказал им:

— Расскажите хану, как все было.

— А было так, — начал один из них. — Вчера мы проезжали неподалеку от шатра Тогрула. Там у ручья несколько женщин и девушек мыли миски и кувшины и трещали, как сороки. И мы услышали, что Джамуха, Сенгун и Тогрул договорились пригласить Темучина на пир, где и схватят его.

— И еще мы услышали, — подхватил другой табунщик, — как одна из женщин сказала: «Интересно, какую награду получил бы человек, который отправился бы к Темучину и передал эти слова, выпорхнувшие из–за белого войлока и для наших ушей не предназначенные?»

— И тогда вы поспешили сюда? Сразу? — пожелал удостовериться Чингисхан.

— Нет, — ответил первый. — Хоть мы и были сильно перепуганы, но спешить не стали, а решили сперва проверить эти слова и в темноте оказались вблизи от шатра хана. Мой друг отвлек стражей разговором о том, какие болезни бывают у лошадей, если их неправильно подковать, а я прислонился ухом к ханскому белому войлоку и услышал такой вот подлый сговор:

Сенгун: «Для тебя, отец, мы схватим Темучина за руки, а другие свяжут ему ноги».

Тогрул: «Как я могу отторгнуть дитя, моего названого сына? Справедливо ли будет причинять ему зло, когда он всегда был нашей опорой? Небо не даст нам на это своего благословения».

Джамуха: «Что бы ты ни задумал, дорогой Сенгун, я пойду вместе и рядом в самые дальние дали и в самые глубокие пропасти».

Сенгун: «А ты, мой отец?»

Тогрул: «Я стар, дайте мне умереть спокойно».

Сенгун: «Тогда мы сделаем это сами, без тебя».

Джамуха: «Да, сами сделаем!»

— Здесь я должен кое–что добавить, мой хан: они оба начали так орать на старого хана и оскорблять его, что стены юрты задрожали, а Тогрул стал умолять их, чтобы они говорили потише. И когда в шатре стало совсем тихо, старый хан дрожащим голосом проговорил: «Если вы считаете, что это у вас получится, действуйте! Вам лучше знать».

— И тогда вы поспешили сюда? — снова повторил свой вопрос Чингисхан.

— Нет, — ответил второй табунщик, — и тогда еще не сразу. Потому что тут из шатра вышел Сенгун и позвал трех молодых воинов. Потом они несколько раз выносили из шатра землю на больших полотнищах, уносили ее куда–то далеко и там сбрасывали…

— Волчья яма? — перебил его Чингисхан.