Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

— Берите, что вам нравится, хватайте все, что увидите, — все ваше! После нас здесь будут жить только совы да летучие мыши!

Я сидел на ступеньках догоравшего дворца, но я был похож не на победителя, а на человека, у которого вот–вот брызнут из глаз слезы и он взвоет. Но ни того, ни другого не случилось: слезы мои иссякли, а рот пересох и онемел. А Ха–хан смеялся не переставая. Чингис смеялся и тогда, когда из–под обломков скромного дома вытащили старика и, как он ни упирался, подвели поближе к хану.

— Он прятался тут и не захотел тебя видеть! — объяснили воины.

— Это от страха, — сказал хан, взирая с высокого белого скакуна на всклокоченного старика. — Мне нравится, когда враг дрожит от страха. Ты ремесленник?

Старик ему не ответил. У него было лицо цвета вспаханной земли, и видом своим он походил на мудреца. Глаза он прижмурил, словно не выносил яркого света дня.

— Или ты из тех, кто умеет делать картины? — спросил Чингис.

Тот молчал. Он стоял неподвижный, как каменное изваяние, только его длинную бороду трепал ветер.

— Или, может быть, ученый человек?

Старик медленно поднял голову, раскрыл глаза пошире и спокойно проговорил:

— Я не ремесленник, не ученый человек и картин делать не умею. А если бы был одним из них, ни за что на свете не согласился бы жить с вами!

Стражи схватились за мечи. Однако хан поднял руку и сказал:

— Пусть себе болтает.

А старик, не обращая внимания ни на хана, ни на стражей, ровным голосом продолжил:

— Вы надругались над моей женой, вы убили пятерых моих братьев, задушили двух моих сестер и зарезали троих моих сыновей. Поэтому я…

— Ладно уж, старик, — перебил его Чингис, — когда охотник загонит всех оленей и серн, почему бы ему не дать уйти одному–единственному зайцу?

— …поэтому я, — снова взялся за свое старик, не обращая внимания на слова хана, — из рук которого ушла сила, хочу тебе, навлекшему на наш город кару небожителей, нами вовсе не заслуженную, плюнуть в лицо!

И он плюнул несколько раз, пока не упал замертво под ударами стражей.

Охваченный яростью Чингис несколько раз проехал по его телу на своем белом скакуне, копыта которого растоптали кусочек неба в прах — на старике был такой же синий халат, как на моем отце. Или на мне.

И вот я сижу на каменных ступенях, служивших некогда входом во дворец. От стыда я спрятал лицо в ладонях и снова услышал слова отца, сказанные мне ночью перед его смертью: «Я поручил тебе передать Темучину кинжал в знак благодарности, но я не советую тебе вручить свою жизнь сыну вождя, если ты не знаешь, каким он станет, когда однажды обретет власть над многими и его орда разрастется». О-о, отец, видишь ли ты меня? И клятва моя и мое сердце разорваны…

Вечером солнце спряталось в развалинах. Небо исходило кровью. Воины распевали песни, пили тяжелые вина жителей Хси—Хсии, а потом валялись пьяные на украденных из домов коврах. А самые крепкие из них еще долго сжимали в руках золотые и серебряные кубки и отплясывали на позолоченных листах, которые они сорвали с крыш домов и башен или со стен дворцов и которые разложили теперь на улицах. Ха–хан им в этом не препятствовал, хотя в его яссе было записано: «…напиваться не чаще трех раз в месяц. Лучше — два раза. Один раз — достойно похвалы. А тому, кто не сделает этого ни разу… но где найдешь такого человека!» Они праздновали свою победу много дней и ночей подряд на улицах, покрытых пеплом и бренными останками рухнувших домов и людей, душа которых давно отлетела, шатались, как дикие звери, по брошенным человеческим норам или залезали в обгоревшие башни, словно желая с помощью мечей и копий подчинить себе еще и небо.

В одну из таких пьяных ночей я и бежал.

Меня позвал в дорогу мой отец.

Я скакал на сильной пегой лошади и держал в поводу запасную с целым ворохом колокольцев, как это было положено стрелогонцам.

Глава 16 ТРИ ВЕЧНОЗЕЛЕНЫХ КЕДРА

Мы немедленно отправились в путь и даже не оглянулись, выехав за пределы орды. Юрту нашу мы оставили на месте.

Сначала мы ехали шагом, чтобы не разбудить чересчур чуткие уши.

Той ночью на меня нахлынули воспоминания о прошедших годах. Они стояли под луной как огромные черные камни. И на первом из них я мог бы вырезать, если бы знал грамоту, как Тататунго: «Страх перед восходом солнца». А на втором: «Что тот кинжал, что этот». На третьем: «Вдвоем на одной лошади». На четвертом: «Хромой Козел». На пятом: «Четыре незнакомых всадника». На шестом: «Черная соболиная шуба». На седьмом: «Месть». На восьмом: «Девушка по имени Золотой Цветок». На девятом: «Снежно–белая корова». На десятом: «Колющие тени». На одиннадцатом: «С луком и саблей». На двенадцатом: «Красавица Хулан». На тринадцатом: «Свадебная война». На четырнадцатом: «Ха–хан». И на пятнадцатом: «Тысяча кошек — десять тысяч ласточек».