Черный замок Ольшанский

– Ну, нехорошо. Ну, драка будет, – лениво уговаривал он. – Ну, милиция. Ну, пятнадцать суток. Ну, небо в крупную клетку. Бухгалтер большого колхоза, член поселкового Совета – и пятнадцать суток. Негоже… Учитель родного слова – и тротуар перед школой подметает. Неладно, экзамены скоро. Ученики про Сымона Скорину[56] слушать хотят, а вы…

Почему-то не поверил я его словам про «Сымона Скорину». «Придуривается, издевается», – подумал я. Потому что была в нем этакая староселянская обходительность и воспитанность, но было и что-то очень интеллигентное.

– Игнась! – горланил Гончаренок. – Пусти, дай дорваться.

– Да не пущу, – лениво произнес Высоцкий.

– Сука ты! Пусти, пусти, отродье свинское! Пусти, черт смаленый, дымный!

И тут Высоцкий неизвестно почему рассвирепел:

– Ты за брата… Сколько м-мож… Ты, гаденыш… Ты, выползень…

Оттолкнув Змогителя, он ухватил Гончаренка, вырвал у того портфель, схватил за шею и за руку и молча начал крутить. Так, что стало страшно за жизнь воинственного бухгалтера.

– П-пусти… П-пусти…

Настало время вмешаться и спасать всех от горячности.

Я стал наводить аппарат, выбирать позицию. Кто-то зашипел, и постепенно скандал начал утихать. Последним отпустил бухгалтера Высоцкий. Вид у всех был озадаченный, а у некоторых – испуганный. Я даже не ожидал такого эффекта.

– Вы кто такой? – первым очухался Ольшанский.

– А не все ли равно?

– Зачем вы это делаете?

– Будет хорошая иллюстрация на тему: «Жизнь, ее правила и нормы в окрестностях Ольшан».

Я щелкнул еще и стену с молодыми людьми на ней.

– Эй! А это еще зачем? – крикнул Ольшанский.

– Я Антон Космич. Приехал исследовать Ольшанский замок и костел. Имею отношение к организации по охране памятников, между прочим, и этого вот вашего замка. Застал приятную картину разрушения. И «запечатлел». Для сведения современников и на память потомкам. Благодарным потомкам.

Дети возле Шаблыки засмеялись. И этот смех вывел председателя из себя:

– Выньте пленку.

– И не подумаю.

Он бросился ко мне с грацией и ловкостью бегемота. За ним Гончаренок и Высоцкий. Подошли и Змогитель с Шаблыкой.

– Вы бы, Ничипор Сергеевич, подумали, что это одно из украшений нашего края, – указал на замок Шаблыка.

– Ты мне родину за мой счет не спасай, – отрезал председатель.

Ко мне подступили Гончаренок и Высоцкий.

– Ты… ты откуда? – вот-вот готовы были взять за грудки.

В этот момент человек в мучной пыли с кепкой козырьком назад и эскортом беспородных собак приблизился к нам, вошел в середину толпы, словно раскаленный нож в кусок масла, остановился и вперил диковатые внимательные глаза в наши лица. Рассматривал, лунатически склоняя голову то на одно плечо, то на другое, и глаза были неподвижные, и я заметил, как все сразу увяли, опустили руки и отступили. Человек поглядел, покрутил отрицательно головой и отошел шага на четыре.

– Н-не-а. А? А-а-не! – тихо сказал он.

Спор снова начал было разгораться.

– Не смейте больше этого делать, – сказал я.

– Это кто еще тут такой? – высунулся Гончаренок.

– Замолчи, а то я тебя…

– А вы не кричите на меня, как какой-то африканский папуас, – не унимался он.

– Новогвинейский бушмен, – поправил я.

Чем бы все это окончилось – неизвестно. Но в этот момент от стены долетел испуганный крик многих голосов. Туда побежали дети, и мы тоже бросились за ними.

На земле лежал, неудобно подвернув левую руку, юноша лет семнадцати. Один из тех, кто только что был наверху и долбил ломом стену. Красивый чернявый хлопец из тех «кладненцев-грачей», как их справедливо называют.

– Что с тобой, Броник? – с нескрываемой тревогой спросил Шаблыка.

– Разбился? – это председатель.

– Кажется, нет. – Юноша сел, морщась и поддерживая правой рукой левую.

– Вывих, – определил Гончаренок. – Потяните за руку.

– Нет! – Шаблыка ощупывал руку парня. – Перелом. Быстрее в больницу.

Знаю, я поступил жестоко, не по-человечески, но надо было удержать обезьяну, которая решила так распорядиться замком, да еще и с таким риском. Ну, а если бы не рука, а шея? И потому я щелкнул еще и эту сцену.

– Ну вот, – огорчился, чуть не заплакал Высоцкий, указывая на то место, где, по всей очевидности, был перелом руки и где пиджак был разорван. – Вот и пиджак порвал.

– Подумаешь, один пиджак, – пренебрежительно ответил мужественный Броник. – Мне это все равно как Радзивиллу, если б у него в одном из имений поросеночек сдох.

– Моли, хлопец, бога о здоровье, потому что молить о разуме тебе поздно, – сказал я.

Председатель, Гончаренок и Высоцкий, очевидно, собрались оставить поле боя. Но бросить его и уйти без последнего слова означало признать себя побежденным. Поэтому Ольшанский спросил:

– Это вы для чего все же снимали?

– Видите ли, не так давно на экране шел «Фитиль» про одного такого, как вы, «деятеля». Возможно, мои снимки тоже пригодятся в будущем, – сказал я, хотя и знал, что говорю пустую угрозу.

– Выньте пленку, – снова завелся Гончаренок.

– Вы, кажется, не охрана, а это не номерной завод, – отрезал я. – Выну. В темной комнате с проявителем.

Что было этому причиной – сказать трудно, но я давно не видел человека, который бы так взволновался.

– Вы…