Черный замок Ольшанский

…И вот уже падает на только что засыпанную яму огромный спиленный дуб (где я читал про такой способ захоронения сокровищ? – отмечает во сне подсознание), и вот уже и следа нет, и ночь вокруг.

…И вот уже рвутся в ночь, прочь от стен замка диким лесом два всадника. У одного при бедре длинный меч, у второго, меньшего, корд[95]. Исчезли.

И вот худой человек поднимается по лесам башни костела. Стоит и глядит в сторону бескрайних лесов, где далеко-далеко – Неман. И тут алчная растопыренная пятерня толкает его в спину, и в глазах недоумение… Стремительно приближается земля.

И это уже как будто не он, а я падаю, как несколько лет назад со скалы на Карадаге (чудо и собственная сообразительность спасли тогда меня от неизбежного, – отмечает подсознание).

Этого чудо не спасло. Я опять смотрю сверху. И он, отсюда маленький лежит на земле, как кукла… Опять я внизу. Над трупом стоит коренастый темноволосый человек. Узкие глаза. Жесткий прикус большого рта. Сребротканная чуга[96] падает широкими складками. А напротив него довольно уже зрелая женщина в черном.

Витовт Федорович Ольшанский и его сестра.

– Положите в корсту, в мед, – горько говорит женщина. – И в Кладно к бальзамировщику.

– Ты, может, и в костеле его положишь?

– Не только положу, но и пижмом[97] удостою. Он строил – ему и лежать.

– Ну ясно, вы же размиловались. А то, что он справца[98] того, что они добро мое растранжирили, что в зэшлом часе[99] предок Петро добыл, что я добыл?

– Изменой вы его добыли. Зэлжили имя белорусское, имя Ольшанских. И жаль мне только, что я в зэшлые часы не могла придушить его в колыбели. И тебя тоже. Потому что младшей была. И это наше общее владение, кого хочу, того и кладу. И контарфект[100] над гробом его, бедного, безвременным повешу. И проусты[101] над ним месяцами петь будут, чтобы возрадовалась его душенька.

– Ну, он и тела не забывал.

– Зато ты забыл, смоковница бесплодная. Макула[102] на нашем народе, хробок, туляч[103]. Ты и с женщинами можешь только партаци[104]. Так чему удивляться, что настоящая от тебя убежала? От тебя убежала бы и косорылая.

– И не боишься?

– Чего? Лепешки пагною[105], кучи умету[106]?

– Ой, гляди.

– Королю я донесла бы на твои проделки, да мерзячка[107] меня берет глядеть на тебя.

И снова падает человек. И снова дикий крик. Падаю я.

Я просыпаюсь, залитый холодным потом. Настолько это живо. И не сразу понимаю, что я лежу в боковушке и меня трясет Вечерка, мой хозяин:

– Антю, вставай… Мы с кумом. И так нам без тебя скучно, так грустно. – Он всхлипывает. – Мы плачем. Вставай, Антю.

– Хорошо, сейчас. – Я понимаю, что не отвяжется и что лучше сейчас выйти, а потом незаметно исчезнуть: скорее всего они и не заметят.

Когда я пришел на хозяйскую половину, то увидел хозяйку на печи, стол, уставленный кушаньями и парою «гусаков»[108], а за столом кума, небольшого, лысого, как колено, человечка, и хозяина.

Поначалу я хотел уйти сразу, но потом разговор заинтересовал меня. Вечерка философствовал, а хозяйка (этого я не мог понять) тихо смеялась на печке.

– Все на свете – паразит. И муравей паразит, и пчела паразит, и овца паразит, и волк паразит, и ты паразит, и я паразит.

– Я не паразит, – возражал кум.

– А кто когда-то еще в колхозе мешок жита украл?

– Я не крал.

– Ну, все равно. Да ты погляди на себя. У всех честных людей чуприна на голове, а у тебя – плешь. И говоришь, что не паразит.

Тыкая вилкой в тарелку, несчастный кум старался перевести беседу на другие, более приятные рельсы:

– А я сало ем.

– Вот-вот! – И с возмущением: – Да честные люди – мяки-ину! – едят. А ты – сало. И говоришь, что не паразит.

Я ушел и сел на лавочку в палисаднике. Голова после сна и всего прочего болела нестерпимо. Надо было меньше курить. Надымил, как… Ясно, что тут заболит. И эти нажрались водки. Будто несчастье это какое-то ниспослано на людей. А за окном снова высокопарная беседа.

– …украшает траву тем, что еще недавно было высококачественной белорусской едой. Даже жалко стало. Такой продукт испортил попусту… – И после паузы: – Одного поля ягода. Что Лопотуха, что Ольшанский Ничипор, княжеское отродье, что этот юродивый отец Леонард, крыса такая.

«Надо переезжать к Мультану, – подумал я. – Иначе покоя не дадут, пьяные черти. И вообще, черт знает что. Все в округе какие-то свихнувшиеся, а все, что узнал за день, не стоит и выеденного яйца.»

Глава XV Про новую квартиру, сбывшиеся сны и про то, как убивают человека и легко ли другому двуногому сделать это

Утром следующего дня я вторично явился со своим предложением к деду Мультану. И мне понравилось у него еще больше.

– Пожалуйста, – сказал он, – мне что? Только ночами одиноко будет. Я ночами хожу.