Чернышевский

Трудно передать впечатление, которое произвело «Что делать?» при своем появлении, и достаточно рельефно описать роль, сыгранную этим романом в истории ряда поколений русской революции. Плеханов, принадлежавший к поколению, воспитавшемуся под непосредственным впечатлением этой книги, был прав, когда в год смерти Чернышевского писал: «С тех пор как завелись типографские станки в России и вплоть до нашего времени, ни одно печатное произведение не имело в России такого успеха, как «Что делать?»^{149}.

Этот необычный, выпадающий и по форме, и по содержанию из всякого художественного канона «рассказ о новых людях» стал подлинным историческим событием крупнейшего масштаба и, вместе с тем, страницей личной биографии тысяч и тысяч людей, в которых воплотилось будущее великой страны.

Он довершил, раз навсегда зафиксировал, с великолепной и неслыханной в истории литературы точностью, четкостью и решительностью, окончательный, бесповоротный разрыв между новой и старой Россией, вонзил нож в самый центр барской, дворянской культуры и трижды повернул его в нанесенной ране, от которой она никогда уже не оправилась. Оттого-то и взвилась так эта дворянская Русь и против автора, и против его героев, и против его рассказа об этих новых людях. Трудно оторваться от этого зрелища, в котором разум революционера, запертого в крепостной каземат, торжествует великую победу над извивающейся в судорогах бессилия и злобы «культурой» рабовладельцев.

В бой бросилась вся дворянская Русь: и сами баре и их приживальщики. Толстой ответил на «Что делать?» бессильной комедией-пародией «Зараженное семейство», Достоевский — «Записки из подполья», где рабская мораль страдания пытается обесчестить величественный идеал «новых людей». Фет — воззванием к вечным идеалам красоты. Катков — напоминанием о «духовных основах человеческого общежития». Страхов — апологией «бедной и трудной, но все же теплой жизни». «Что такое эта Вера Павловна? — спрашивал профессор Цитович. — Подкидыш Содома, наперсница Мессалины, самка Искариота».

«Ведь есть же у пас Смирительные дома, Исправительные заведения, — выли в «Домашней беседе», — есть отдаленные и глухие обители: туда их, под строжайший надзор, на монастырский хлеб и воду, копание гряд и другую черную работу, с непременным обязательством учиться богу молиться… Ведь душегубцам и зажигателям находят место вдали от благо устроенных обществ: а эти господа во сто, в миллион раз хуже их»^{150}… С каким чувством торжества и победной радости должен был наблюдать это смятение в рядах своих врагов узник Петропавловской крепости. Все заповеди и заклятия старого мира были мобилизованы против него — и все оказались бессильными.

«Для русской молодежи, — вспоминал об этих годах П. А. Кропоткин, — повесть была своего рода откровением и превратилась в программу… Ни одна из повестей Тургенева, никакое произведение Толстого или какого-либо другого писателя не имели такого широкого и глубокого влияния на русскую молодежь, как эта повесть Чернышевского: она сделалась знаменем для русской молодежи»^{151}.

«Мы читали роман чуть не коленопреклоненно, — вспоминает другой современник, — с таким благочествием, какое не допускает ни малейшей улыбки на уста, с каким читают богослужебные книги. Влияние романа было колоссально. Он сыграл великую роль в русской жизни, всю передовую интеллигенцию направив на путь социализма, низведя его из заоблачных мечтаний к современной злобе дня, указав на него, как на главную цель, к которой обязан стремиться каждый»^{152}.

Плеханов, свидетель компетентный, много лет спустя подтвердил: «Почти в каждом из выдающихся наших социалистов 60-х и 70-х годов была немалая доля рахметовщины», подлинного героя «Что делать?» — «Соль соли земли, двигатель двигателей» — так определил революционера Рахметова автор романа.

Сами враги должны были признать, что роман «выражает направление, в котором написан, гораздо полнее, яснее, отечтливее, чем все бесчисленные стихотворения, политико-экономические, философские, критические и всякие другие статьи, писанные в том же духе»^{153}.

Так ответил на свой арест Чернышевский. Таково было единственное беллетристическое произведение Чернышевского, которое при его жизни стало известным широким кругам читателей. Таков ответ истории на вопрос, способен ли был Чернышевский сражаться чужим оружием, оружием беллетриста.

Через несколько лет, в каторжной тюрьме, среди других работ, Чернышевский создал громадный роман-трилогию «Пролог». Только незначительная часть ее дошла до нас. Сокамерник автора М. Д. Муравский списал ее и сумел передать Г. И. Успенскому, тот — Г. А. Лопатину. Последний переслал ее за границу П. А. Лаврову, который и напечатал ее в 1877 году к великому смущению тюремщиков Чернышевского и ужасу и негодованию его родных, опасавшихся дальнейшего отягощения участи автора. Это было новый и значительный вклад Чернышевского в русскую литературу.