Черта

В 1862 году в Одессе стала выходить первая газета на идише, правда, с названием на иврите: «Койл мевассер» («Глас возвещающий»). В ней печатались последние известия, рассказы о новинках науки и техники, литературные произведения. Многие знаменитые книги второй половины XIX века, написанные на идише, выходили сначала в качестве литературного приложения к «Койл мевассер», где из номера в номер публиковалась глава за главой. Именно так увидела свет, пожалуй, самая популярная книга на идише того времени – «Польский мальчик» Ицхока Йойла Линецкого[35]. От лица 13-летнего мальчика, живущего в хасидской среде, книга не только сатирически изображала хасидские принципы воспитания, но и описывала легенды, фольклор, праздники, обычаи культуры, в большой степени построенной на языке, который был языком и самой книги.

Поэтому весьма странно выглядит тот факт, что сами носители идиша не считали его языком, подходящим для литературного творчества, и вообще не рассматривали как некую культурную и системообразующую ценность. Традиционно высоким языком (языком религии, философии, науки, книжности) был иврит. На долю же идиша, как и на долю ладино, еврейско-итальянского, джугури[36] и других еврейских диаспоральных языков, выпала участь языка устного, бытового, повседневного общения.

Появление еврейского Просвещения лишь усугубило ситуацию. Просветители определяли иврит как богоданный язык: поэт Авром Бер Готлобер[37], например, писал, что иврит был дарован людям, чтобы отличить их от животных и уподобить ангелам, а идиш возник сам собой по естественным причинам.

Идиш не нравился просветителям не только тем, что был «языком гетто» – то есть языком изоляции, препятствовавшим приобщению евреев к европейской культуре и вхождению их в европейское общество.

Претензии были следующими:

• идиш содержит слова самого разного происхождения: германизмы, гебраизмы, славянизмы, а просветители считали идеальным язык с однородной лексикой и минимальным количеством заимствований; идеалом они видели библейский иврит, а идиш воспринимался ими как «мешанина разных слов – немецких, древнееврейских, русских, польских…» – писал один из идеологов еврейского Просвещения Ицхок Бер Левинзон;

• идиш – некрасивый, неблагозвучный язык, «испорченный немецкий»;

• идиш – неправильный язык; его грамматика заметно отличается от грамматики немецкого (это привело просветителей к идее, что идиш не имеет грамматики вовсе)[38].

Еврейские просветители в Германии призывали евреев отказаться от идиша. Но перейти на иврит было крайне трудно: он не был в полном смысле слова живым языком, на нем не говорили в быту, и никто не считал его родным. Кроме того, даже письменный иврит знали немногие. Подавляющее большинство еврейских мужчин, получивших традиционное начальное образование, были, конечно, в состоянии прочесть фрагмент священного текста на иврите. Прочесть – да, но далеко не всегда понять. Сочинять же свои собственные тексты на священном языке могли совсем немногие.

Складывалась парадоксальная ситуация: иврит был языком с очень высоким статусом, сакральным языком, но знали его далеко не все, – идиш знали все, но его статус был чрезвычайно низок.

Что же оставалось делать? Просветители видели выход в том, чтобы перейти на официальные языки европейских стран – немецкий, французский и т. д. И действительно, на протяжении нескольких поколений западноевропейское еврейство практически перестало использовать идиш.

Однако в Восточной Европе идиш оказался гораздо более жизнеспособным, и вот почему.

Число его носителей здесь было значительно выше, чем в Западной Европе. Идиш был гораздо ближе к немецкому, чем к русскому, поэтому освоить русский было труднее. В большинстве европейских стран идея эмансипации евреев была рано или поздно поддержана властями, и они получили гражданские права, доступ к образованию, к большинству профессий и должностей, в то время как в Российской империи государственная политика не предусматривала аккультурации евреев, если те хотели остаться верными своему вероисповеданию.

Наконец, в Восточной Европе защитный барьер вокруг идиша создали хасиды: будучи демократическим движением, хасидизм обращался к идишу наряду с ивритом для создания своих текстов, и некоторые священные для хасидов книги записаны на идише или на обоих языках. Сохранились даже высказывания ряда хасидских цадиков, называющих идиш священным языком.

Еврейское просвещение пришло в Восточную Европу на несколько десятилетий позднее того, как оно возникло в Пруссии, поэтому здесь еврейским просветителям пришлось волей-неволей обратиться к идишу как языку литературного творчества – и это при том, что идеальным литературным языком всегда считался иврит с его мощной сочинительской традицией. Идиш воспринимался как язык, на котором писать трудно, и, как ни странно, это представление просуществовало вплоть до конца XIX века.