Черта

Образ еврейского местечка всегда устойчиво ассоциировался с замкнутостью, патриархальным укладом и бедностью. Это вовсе не отменяет любви и ностальгического чувства, связанного с миром штетла в сознании современных евреев, теперь уже далеких потомков обитателей местечек. Но тем не менее эти три «родовых признака» еврейских поселений эпохи Черты отрицать невозможно, и у них были свои, вполне конкретные причины.

Замкнутость была вызвана, с одной стороны, целенаправленной политикой российской власти по изоляции еврейского мира – в первую очередь по религиозным соображениям. С другой стороны, сама еврейская община стремилась отделиться от окружающего нееврейского мира с его чуждой (как правило, враждебной) религией, с многочисленными соблазнами, способными увести еврейскую молодежь от последовательного соблюдения вековых традиций. Вряд ли стоит спорить по поводу того, какой из этих двух факторов играл решающую роль, тем более что традиционные евреи стремились к обособленности и в тех странах, где правительства не пытались загнать их в некое подобие резерваций, очерченных географическими рамками. Но нельзя отрицать тот факт, что в Российской империи власть вела целенаправленную изоляционистскую политику и «открывала ворота» всегда точечно, внимательно следя за тем, чтобы вышедшие за пределы патриархальных традиций евреи не оказывали влияния на коренное население, а наоборот, менялись сами, перенимая религию, язык и культурные ценности титульной нации.

Причины бедности подавляющего большинства обитателей местечек уже были описаны в этой книге: это и ограничения на земледельческий труд, и стесненные условия для занятия многими видами деятельности, в результате чего значительная часть населения Черты была обречена на безработицу, постоянную нужду и голод. В поселке, где проживают всего несколько сотен жителей, ищут работу десятки портных, десятки сапожников, десятки парикмахеров. Вряд ли они смогут обеспечить себя клиентурой и заказами, вряд ли они смогут содержать в достатке свои многодетные семьи. А на территории Западного края таких штетлов были разбросаны сотни.

Попробуем заглянуть в этот мир.

Широкая украинская степь, посреди которой в беспорядке разбросана кучка убогих домишек. В большинстве из них – глиняный пол; подслеповатые окошки почти не пропускают света, зато соломенная крыша пропускает обильные дожди. Голда Меир, будущий премьер-министр Израиля, родившаяся на Украине, в бедной семье плотника, где большинство детей умерли в младенчестве, вспоминала такие местечки: «…с нищими, несчастными, маленькими общинами, где евреи еле-еле перебивались, поддерживая себя надеждами на то, что когда-нибудь станет лучше, и веруя, что в их нищете есть какой-то смысл».

Вот что говорил о местечке, где проживало несколько тысяч жителей, еврейский писатель Шлойме Этингер: «Узкая главная улица, дальше небольшая площадь, грязь… Это мир еврейской нужды и верности традициям».

«Если у вас есть восемь человек детей, – продолжает Этингер, – и Господь Бог благословил вас таким состоянием, что вы можете тратить ежедневно на продовольствие 14,5 копеек (7 – на хлеб, 3 – на селёдку, 3 – на крупу и картофель и 1,5 копейки на лук, соль, перец и пр.), то это значит, что вы не только не голодаете, но и “дай Бог в будущем не хуже”… Если вы можете расходовать только 9 копеек, то это значит “живём кое-как, перебиваемся”. А если у вас нет почти ничего, и вы проголодали с понедельника до четверга, и у вас нет денег на покупку муки для халы, двух фунтов рубца или рыбы для субботней трапезы, а заложить решительно нечего, и занять негде – то это, пожалуй, можно назвать настоящей голодовкой».

Замечательный поэт Михаил Светлов (Шейнкман) вспоминал: «Мой отец был торговцем. Он покупал в селе мешок груш, а на базаре продавал их поштучно, вот с этого мы и жили».

«Ну что же статистика? Может ли она сказать, каково число пустых желудков, пустых зубов? Каково число людей, чьи глаза вылезают из орбит при виде куска хлеба? Каково число людей, умиравших от голода и оттого обратившихся к жульничеству и конокрадству? – так описывал крайнюю степень нужды жителей местечек писатель Ицхок Лейбуш Перец[44]. – Еврею надо продолжать свое дело, надо жить, молиться и надеяться, говорил мой отец. Он молился и надеялся. Он с утра до вечера латал и шил овчинные тулупы; работа была трудная, а заработок – скудный. Частенько в доме не было денег на покупку одежды и обуви, даже дров. И когда ударяли морозы, мы запирали в доме все комнаты, кроме одной, где и теснились все вместе, чтобы было теплее».

Нищета, постоянное недоедание, болезни – все эти спутники местечковой жизни отмечены в воспоминаниях очень многих выходцев из Черты.