Черта горизонта

С ветром летящее в вечер,
Гнущееся в дугу,
Что-то в тебе человечье,
Дерево на лугу.

Как бы тебя ни ломало

Ветром или дождем,
Все тебе будто мало,
Все тебе нипочем.

Вопрос Марии Сергеевны:

— И это вы написали в молодости? Каким образом?

— Не знаю. Каждое стихотворение пишется по-своему, по-другому.

— Это «Дерево на полустанке» — ваш «Парус».

— Что вы!

— Не удивляйтесь! У каждого может быть, должен быть свой «Парус». И свой «Анчар» — то же дерево… «Но человека человек послал к анчару…» — продекламировала Мария Сергеевна.

— Должен быть. Верно. Но получается по-другому. Петровых встрепенулась и, как бы отмахнувшись от этой темы, предложила:

— Пойдем дальше!..

И мы заговорили о разных разностях текущей литературной жизни. Под конец Мария Сергеевна и от них отмахнулась и возвратилась к начальной теме.

— Вы увидели в дереве человечное, человека. А иные привыкли в человеке видеть дерево, одеревенелость… — И тут Петровых вспомнила мандельштамовские строки:

Уничтожает пламень
Сухую жизнь мою,
И я уже не камень,
А дерево пою.

И перед прощанием, уже в передней:

— Прошу вас, когда будете составлять избранное, включите в него «Дерево на полустанке».

— Но ведь это далеко не лучшее мое стихотворение.

— Все равно. Оно вас определяет во многом.

Я не смог ослушаться Петровых. Включил.

М. С. Петровых. Ярославль, 1922.

М. С. Петровых с сестрой Екатериной, Москва, 1936.

На даче М. А. Волошина. Коктебель, 1930 (четвертая слева М. С. Петровых, первый справа М. А. Волошин).

М. С. Петровых с дочерью Аришей. Москва, 1946.

Слева направо: Г. Чулков, М. Петровых, А. Ахматова, О. Мандельштам. Москва, 1933.

Карандашный портрет М. С. Петровых работы М. Сарьяна. Публикуется впервые.

Мария Петровых и Маро Маркарян. Москва, 50-е годы.

Мария Петровых и Сильва Капутикян. Малеевка, 1957.

К. И. Чуковский и М. С. Петровых. Переделкино, 1968.

Мария Петровых и Левон Мкртчян. Москва, 1968.

М. Петровых.

Несколько раз Борис Пастернак упоминал при мне имя Марии Петровых, связывая его с Чистополем, военными зимами у Волги.

— Несомненное поэтическое дарование! — говорил он.

Странным образом мне казалось, что строки из «Спекторского» о «Марии Ильиной, снискавшей нам всеобщее признанье», относятся к Марии Петровых. Это, конечно, мой досужий вымысел. Просто подстановка имени Марии Петровых к Марии Ильиной. Так ли это? Написание «Спекторского» относится к самому началу тридцатых годов. А знакомство с Петровых состоялось до этого — в 1927. Мария Ильина чудодейственно казалась мне Марией Петровых. Это чувство, похожее на иллюзию, не прошло до сих пор…

Признаки по-своему пережитой поэтики Пастернака нахожу у Петровых:

Что б ни было — храни себя,
Мы здесь, а там — ни зги.
Моим зрачком пронизывай,
Моим пыланьем жги,
Живи двойною силою,
Безумствуй за двоих.
Целуй другую милую
Всем жаром губ моих.

Неожиданно эта поэтика автора «Поверх барьеров» перекликается с поэтикой Ахматовой, наиболее близкой Марии Петровых, горячо поддержанной ею и продолженной:

Ты отнял у меня и свет и воздух,
И хочешь знать — где силы я беру,
Чтобы дышать, чтоб видеть небо в звездах,
Чтоб за работу браться поутру.

Ко всему, что касалось жизни и работы Ахматовой и Пастернака, Мария Сергеевна относилась с повышенным интересом, как к источнику душевных сил. Она просила меня с протокольной точностью, не опасаясь длиннот, рассказывать ей обо всем, что видел, слышал, узнавал, вычитывал.

* * *