Чертеж Ньютона

По дороге, на которую поглядывал отец, поднимая глаза от страницы, когда-то шла в Вифлеем Мария, где-то здесь она спустилась с ослика, почувствовав схватки и решив, что дальше верхом опасно. И отцу становилось спокойней, когда взгляд его следовал светлой ссадине тропы и вскоре достигал границ Вифлеема, отмеченных стеной безопасности, там и тут расписанной граффити.

Отца интересовали вершки и пяди, поскольку весь город состоял из пор, все в нем было предназначено для накопления и удержания. Малейшее усилие памяти находило отзыв в этой земле. Отец укладывал пространство Иерусалима в обнимку, в охапку, в серповидную лужайку изумрудной травы, какой прорастал любой пригорок, уступ, стоило его только обложить небольшими камнями – работы на день, не больше, этого достаточно, чтобы влага удержалась на склоне в верхнем слое грунта. Все стекает с Иерусалимского нагорья, но стоит чуть придержать, и усилие вознаграждается, вода уходит во впадинку – в цистерну, в микву, в терраску, сложенную из камней пастухами на дне вади, – так запасаются участки свежей травы, которые станут изумрудными лоскутами посреди золотистого пепла склонов в июле. Суть города – в умелом изощренном сокрытии. Римляне стирали жизнь со склонов Сиона, Мории, но она уходила вглубь. Иерусалим – толща палимпсеста.

Брошенные когда-то на полдороге заметки отца по археологии Иерусалима открывались эпиграфами: «Чтобы построить башню, нужно вырыть колодец – и вывернуть его наизнанку» (Талмуд); «Мысль похожа на бублик, в котором дырка вкусней мякиша» (Риккардо Порья). Отец считал, что именно принцип глубины в творческом усилии лежит в основе устройства Иерусалима, чье метафизическое содержание неотделимо от ландшафта, от камней, из которых он составлен, хоть «он пересыпан ими по склонам гор, ущелий и оврагов, как песочница песчинками развалившихся куличиков и замков после игры детей, имена которых Война и Эпоха».

Отец объяснял, что все дело в источнике жизни городов – доступной воде. В Месопотамии и Египте есть полноводные реки. Не обязательно было селиться в одном месте, скученность ничем не оправдывалась, можно дрейфовать вдоль берегов. Не так дело обстояло в Малой Азии и на Ближнем Востоке, где вода выходила на поверхность земли локально. Здесь города удерживались, как стадо у колодца, вокруг одного источника. В результате постройки теснились, наползали друг на друга, пожары, войны и землетрясения крошили и сравнивали слои городских эпох, новое всегда строилось поверх старого. Спустя века и тысячелетия такое скопление жизни образовывало холм, курган, тюрки называли эти пригорки тепе, а арабы – тель. Слоистые холмы, начиненные временем, легче открывались глядевшим окрест археологам – в отличие от городов речных пойм, которые часто исчезали бесследно, растертые песком и илом, унесенные, растворенные в бездне отложений эстуария. Так, например, столица Хазарии Итиль обнаруживалась по крупице лишь в придонных извлечениях из драг, чистивших фарватер дельты Волги.

Иерусалим испещрен эшелонами полостей, вымытых временем, сочащимся сквозь закальцинированную плоть небытия, подобно тому как карстовые пещеры пробуравлены грунтовыми водами. Трудно археологам в Иерусалиме докопаться до «материка» – до того уровня грунта, за которым следует лишь коренная порода. Есть места, где в колодцах глубиной в двадцать метров открывается до десятка Иерусалимов различных эпох. О некоторых этих городах, скажем, периода персидского завоевания, мы совсем ничего не знаем.

Наряду с Вогюэ и Робинсоном археологическим героем отца был Чарльз Уоррен, один из мастеров ложи Quatuor Coronati, «Четырех коронованных мучеников», оставившей в Иерусалиме след в виде братства Ante Christum Natum («До рождения Христа») и сделавшей немалый вклад в науку о восстановлении Храма. Уоррен привлекал своим бесстрашием, безразличием к провалам, что было важно для самой биографии отца, обернувшейся, в сущности, произведением проигрыша. Уоррен вел раскопки под носом у турок, запрещавших приближаться к Западной Стене, Стене Плача, ближе чем на двести ярдов; с помощью шурфов, углублявшихся в грунт сначала вертикально, затем шедших под углом к Стене, Чарльз Уоррен открыл храмовые катакомбы, систему ливневой канализации, где было обнаружено много чего, в том числе и убежище повстанцев Бар-Кохбы[25], оставивших после себя масляные светильники и горшок с недоеденными бобами. Став основателем библейской археологии и покинув Иерусалим, Уоррен дожил и до приключений в Лондоне, когда три года возглавлял тщетные попытки поймать Джека Потрошителя, и до личного фиаско в Англо-бурской войне.