Чертеж Ньютона

В Иерусалиме и духи чувствовали себя получше. Они меньше терзали меня, им было чем заняться, ко мне они возвращались уже обессиленными. Я и так порядком к ним привык за эти месяцы, но теперь они жили аккуратно, без вмешательств, не наседая. Очевидно, духи были здесь как дома, и то умиротворение, которое они ощущали, передавалось и мне. С первых минут пребывания в городе я почувствовал облегчение, какое испытывает хозяин нескольких своенравных псов, когда достигает собачьей площадки и спускает питомцев с поводка, дабы они наконец ринулись в гущу собратьев. Я видел Иерусалим, наполненный духами, но они мало меня волновали, лишь изредка задевая по плечу или макушке, исчезая на солнце и не мешкая растворяясь в тени. Воздух подрагивал иногда от их объемного присутствия, временами все кругом кишело от пышных процессий – их участники носили бликующие, словно бы целлофановые одежды. Мои личные духи: шестикрылые гиганты, рукокрылые, порхающие бесшумно кошки, два безголовых антрацитовых всадника и несколько бесформенно-мелких, похожих на левенгуковский зверинец, – увлечены были общим духовым движением городского населения, им было не до меня. Они сами были смяты медленным коловращением огненных колесниц, запряженных двоящимся солнцем, поглощены толпами рабочих бесов, некогда служивших по заклятию царя Соломона на постройке Храма, а ныне перекладывающих с места на место со скоростью сантиметр в год разбросанные по пустыне камни, оттеснены отрядами духов-оруженосцев, когда-то зафрахтованных тамплиерами для священной службы в противостоянии с сарацинами, а теперь торгующих кинжальным безумием среди бывших своих врагов. Девочка в красном поселилась в Меа Шеарим и даже стала носить головной платок, – значит, вышла замуж.

Город напоминал этажерку, систему мачт, оснащенных островками-парусами, его археологические слои просвечивали сквозь друг друга: Иерусалим устремлен к исполнению своего замысла как никакой другой город на планете, он испокон веков существовал с самосознанием того, что в нем должно что-то произойти, – нечто, что станет предельно важным для всего мира, ибо такое уже не однажды происходило в истории.

Пока изучал археологические заметки отца, я несколько раз отправлялся проверить их на ландшафте. Например, утверждение, что двух– или трехэтажный дом Тайной вечери мог находиться скорее на горе Сион, но не внизу Города Давида, у Силоамской купели, где местность ровная; ибо трудно представить себе, что многоэтажные дома при экономии на камнях задней стены строились не на склоне, то есть повыше к юго-западу от Храмовой горы, – там, где, кстати, находилось и обширное домовладение первосвященника Каиафы. Бегал я посмотреть и на бывшую автостоянку у Города Давида, раскопанную как раз на десяток саженей вглубь и открывшую археологам несколько Иерусалимов разных эпох вплоть до эпохи царей.

Отец рассуждал о топологии Иерусалима как о структуре растения, вьющегося в бездну и ввысь, по склонам гор и вниз в пустыню, в самую глубокую впадину на суше: «Почему никто не обращает внимания, что настоящая земная глубина именно здесь, а не где бы то ни было еще? В Иерусалиме преобладает особенный способ зрения, сосредоточенный на духовных глубинах и высотах, на том, что самый город – это толща видения; здесь день-воздух прозреваем так же, как просвечивает ночь-земля».

Министерство древностей! От одного названия у меня перехватывало дыхание. Во всей научной фантастике для меня не было идеи умопомрачительней, чем машина времени. В детстве, когда впервые увидел старую кинохронику, – бородатые крестьяне в рыбных рядах под Сухаревской башней вынимали напоказ сомов и стерлядь из корзин с уловом, – я решил, что эти чрезвычайные съемки, эти трудные для зрения кадры, словно засеченные ливнем, сумраком вековой глубины, сгущавшимся по мере погружения исторического батискафа, были добыты в пластах настоящего с помощью некоего зрачка-объектива, способного заглянуть за горизонт очевидности. А сейчас, спустя столько лет, я жадно вчитывался в те места черновиков отца, где тот доказывал, что иерусалимское время – это переломанный слоеный пирог, некая нелинейная, схожая с геологической, искаженная собственной тяжестью структура, в которой там и тут на поверхность бессознательного настоящего выпирают слои палеозоя и бронзового века, вчерашнего дня и Средневековья, одинаково неизведанные, как и время, протекающее сейчас меж пальцев, протянутых к теплым от заката склонам нагорья.