Чертоги демонов

— Просто… просто я наговорила им… перед нашим расставанием очень много нехорошего, моим сёстрам. И с мамой поругалась незадолго до этого. Я…

— Раскаиваешься в сказанном.

Миланье не ответила, просто кивнула, шмыгая носом. Слёзы, которые, казалось, пересохли, вновь бежали по щекам, а всё её лицо сморщилось, как переспевшее яблоко.

— Не волнуйся.

— Не волнуйся? — не эти слова она ожидала услышать сейчас. В её голосе даже проскочила искорка ненависти. Как он может говорить ей не волноваться, если вся её семья погибла?!

Но Кент был невозмутим и спокоен.

— Верно, — кивнул он. — Да, ты думаешь, что легко мне говорить, так как не со мной происходит это, и права в этом. Но я могу трезво глянуть на ситуацию. Даже если ты пошлёшь маман на все четыре стороны, скажешь, что ненавидишь её всей душой, терпеть не можешь и желаешь сдохнуть под придорожным кустом, она всё равно будет любить тебя всем сердцем. Ей будет больно, да, но её любовь никуда не денется. Это же мама.

— А тебе откуда знать?

— Будто у меня маман не было, — хмыкнул он. — Они прощают то, что не смогут простить остальные.

— Но она могла злиться на меня. И не знать, что я…

— Матери всегда злятся. Особенно на глупых детей, которые только и делают, что ищут на жопу приключения. Матери злятся, потому что в первую очередь волнуются. Но это не отменяет того, что они любят своих детей. Даю голову на отсеченье — мать тебя любила даже после тех слов. И давно простила твою дурную голову. И меньше всего хотела, чтоб ты вот так тут страдала.

Такие слова были не для Кента. Более того, такие монологи были не для Кента. Он слишком мало разговаривал с другими, однако с этой девчонкой он, наверное, отговорил уже годовой запас. Более того, Кента смущали такие вот разговоры о любви и прочих телячьих нежностях. Смущали до такой степени, что он был готов набить самому себе морду. Слишком приторно, слишком слащаво и мило. Не привык он к подобным разговорам. Однако сейчас чувствовал, что ему стоит немного выйти за собственные рамки, чтоб девочка, напротив, потерявшая семью, смогла облегчить себе душу.

— А сёстры…

— То же самое. Ты злишься на сестёр за их выходки? Стала бы злиться, если бы померла?

— Нет, — тихо ответила она.

— Ну вот, — пожал Кент плечами. — И они не злятся на глупую сестру.

— Но мне больно. Даже после того, что ты сказал, мне больно…

— Ты будешь мучиться. Это называется горевать по родным, и это нормально. Ещё месяц, а может и больше тебя это будет мучить. Но это пройдёт.

— Просто…

— Хочешь услышать, что тебя простили. Поверь, тебя простили. Держи шоколадку.

Он пододвинулся поближе и протянул её ещё одну шоколадку. Та на этот раз приняла её без каких-либо разговоров. Просто молча съела, плача.

— Они меня точно простили?

— Точно.

— Точно-точно?

— За базар отвечаю, — кивнул он.

— Какой базар? — не поняла Миланье.

— Фраза такая. Означает, что за слова свои отвечаю, — прогудел Кент, кинув ещё растопки в костёр.

— Понятно, — она шмыгнула носом и уставилась в костёр. — Ты уверен?

— Да. Перед смертью все всё прощают. Это сто процентов. Потому что они испытывают то же, что и ты сейчас. И им хочется простить всех перед смертью.

Не всех, естественно. Однако Кент имел ввиду родных и близких. Иногда друзей. Он сам не раз видел, как солдаты просили передать матери, отцу, сестре, жене, брату, другу, собаке и так далее, что они всё им прощают и любят. Потому он имел полное право говорить об этом, не раз столкнувшись с этим в жизни. Никто не хочет помирать, оставляя долги за собой. В данном случае — обиды.

— Я… хочу верить в это… — пробормотала она.

— Будешь мамой детей, поймёшь и поверишь, — ответил Кент.

— Мамой? — она словно пробовала на вкус это слово. — Быть мамой… Это родить ребёнка, да?

— Верно, — кивнул он. — Или удочерить.

— Мамой… — Миланье подняла взгляд на него. — Кент, а какая была твоя мама?

За последнее время в её потухших глазах в первый раз вспыхнула искорка интереса, которой раньше были полны её глаза.

— Моя ма? Да обычной, — пожал он плечами. — Целеустремлённая, с железной волей, но добрая. Слишком добрая. Я бы даже сказал, что многое мне позволяла.

— Она была красивой?

— Естественно, — кивнул он.

— Моя мама тоже, — вздохнула она и вновь начала плакать.

Стоило ей вообще вспомнить кого-либо из семьи, как слёзы сами собой начинали наворачиваться на глазах. И, как подозревал Кент, это будет происходить ещё очень долго и невыносимо мучительно. В конце концов, она лишь ребёнок, и боль эта будет даваться ей тяжелее, чем взрослым. Особенно кода рядом нет никого из родных и близких.

И не будет.

Потому, желая как-то утихомирить мелкую, чтоб ей стало полегче, Кент схватил её за руку, подтащил грубо к себе прямо по земле и сгрёб в охапку. Прижал к себе так сильно, что грудь отдалась болью, а она оказалась в тесных объятиях.