Чертополох

— Теперь еще рано. Здесь тоска. Я сегодня свободен — все говорит за то, чтобы махнуть куда-нибудь за город в место злачное. Ты посиди здесь минутку, а я сейчас закажу автомобиль и предупрежу Софочку, пусть она захватит подругу. Сегодня, брат, и я хочу иметь свою даму…

Сидоревич сорвался с места и пошел к дверям.

— А все-таки ты, Шурка, свинья! — сказал он, обернувшись. — Я тебя и сюда затащил насильно, почти на аркане, и играть уговорил, и все… Ты с грошей сделал этакую уйму денег, а мне хоть бы спасибо сказал… Ну, ладно, с тебя сегодня угощение…

Никитин остался один, прошелся из угла в угол по мрачной полуосвещенной «комитетской», закурил папиросу, жадно затянулся, вспомнил сегодняшний завтрак, глаза Софьи Львовны, ее звонкий, задорный смех, маленькую ножку… потрогал снова карман сюртука, где лежал разбухший бумажник, и самодовольно улыбнулся.

IX

Для компании, или, как говорил Сидоревич, для «гарнира», прихватили с собой скучающего без денег и ангажемента актера Рассомахина, известного вруна, парадоксалиста и экспромтиста и через полчаса бешеной автомобильной гонки очутились в загородном шантане.

Софья Львовна привезла с собой подругу Катишь, высокую и плотную блондинку, с лицом Гольбейновской мадонны и с темпераментом маринованной стерляди. Софочка любила возить ее с собой «для контраста».

Заняли просторный кабинет, поручили составление дальнейшей программы Рассомахину и пока что занялись вином и поджаренными в соли фисташками.

Рассомахин приставил палец к носу, комически наморщил лоб и изрек:

— Первым номером ангажируем неаполитанцев. Вдвойне приятно слышать настоящее итальянское bel canto и созерцать остроумное решение еврейского вопроса.

Софья Львовна в знак согласия тряхнула темными буклями и через несколько минут в кабинете рыдали две гитары и сладковатый тенорок пел: «Addio bella Napoli». Потом усатый и совершенно лысый баритон затянул что-то панихидное, оказавшееся прологом из «Паяцов».

Никитину стало грустно.

К нему подсел Рассомахин.

— Доктор, пропишите себе пол унции веселья, — посоветовал он — Живите, мой молодой друг, настоящим. Оно всегда прекрасно и главная прелесть его заключается в воспоминании ошибок прошлого и в сознании неизбежности повторения их в будущем…

Никитин улыбнулся и потянулся со своим бокалом к Софье Львовне.

После неаполитанцев пригласили «интернациональный» хор, затем цыганский и стало веселее, потребовали еще вина и поили смуглых и желтоглазых цыганок.

Мэтр-д’отель, солидный и представительный, как президент парагвайской республики, почтительно склонялся к плечу Рассомахина и шептал:

— Осмелюсь доложить, для хора можно и другую марку… Прикажете Дуаэн-с?

Рассомахин небрежно махал рукой и цедил сквозь зубы:

— Оставьте.

Софочка неожиданно вскочила с дивана, подобрала юбки и сплясала матчиш.

Сидоревич пришел в неистовый восторг и в свою очередь попробовал исполнить «казачка».

А Рассомахин уже развалился на диване рядом с запыхавшейся розовой Софочкой и вполголоса читал ей только что сочиненный экспромт:

О, танец огненный матчиш,
Ты сердцу внятно говоришь,
Что не уйдет из наших лап
Счастливый эскулап…

Софья Львовна хохотала и зажимала ему рот маленькой хорошенькой ручкой, вчера еще только побывавшей у маникюрши.

Маринованная и неподвижная Катиш неожиданно проявила жизнь и вытерла маленьким платочком пот со лба Сидоревича. Отпустили цыган и послали лакея за mademoiselle Фероси.

Софочка выбрала из вазы громадную грушу, бросила ее на колени Никитина и попросила:

— Доктор, препарируйте ее для меня…

Никитин потянулся за ножом, толкнул актера и извинился.

Рассомахин встал в позу уличного оратора, вдохновенно взъерошил волоса и простер вперед руку:

— Если когда-нибудь сбудется золотая мечта человечества и на земле наступит царство разума, добра и справедливости, то первое, с чего начнут люди; выкинут из лексиконов за ненадобностью два слова: «merci!» и «pardon!».

Сидоревич захохотал.

— Поехал… — сказал он, махнул рукой, сел за пианино и, с неожиданным искусством, заиграл своими толстыми и короткими пальцами модную шансонетку.

В кабинет впорхнула тощая и длинная, как каланча, mademoiselle Фероси.

* * *

На рассвете подали счет в красных линейках и длинный, как полотенце. Полупьяный Никитин платил и улыбался. Возвращались все вместе в одном автомобиле, причем Софье Львовне, из-за тесноты, пришлось поместиться на коленях у доктора. Всем было очень весело, в особенности на крутых поворотах. Сначала развезли дам. Потом провожали доктора до гостиницы.

Заспанный швейцар подал Никитину телеграмму. Доктор пошатываясь, добрался до своего номера, подошел к окну и развернул телеграмму:

«Что задерживает? Здоров ли? Жду. Лиза».

Никитин тупо посмотрел в окно, зевнул, добрался до кровати, попробовал развязать галстук, но махнул рукой и лег, не раздеваясь.

X

Незаметно и быстро, как во сне, промелькнула неделя. Пророчество Сидоревича сбывалось. Никитин все еще не уехал, каждый вечер бывал в клубе и играл с неизменным счастьем.