Чертополох

— Уезжайте, Александр Викторович, — повторил Дернов, снова прижимая к себе локоть Никитина. — Мне страшно хочется, чтобы хотя один хороший человек выскочил невредимым из этого омута. Это не дно жизни, нет. Для многих — даже вершина их земного благополучия, но вглядитесь внимательнее во всех этих клубменов, в Токарского, Рассомахина и даже вашего покорного слугу, — ведь, все мы — бывшие люди, и только. Страсть к игре, привычка к бессонным ночам, к вечным неожиданностям и вечным упованиям на его величество случай стерли с нас все профессиональные, а боюсь, что и культурные, черты, вытравили из наших душ способность реагировать на что-либо вне магического круга данных и битых карт, меток и девяток. Вечная черная месса азарту. И как непростительно ошибаются те, кто объясняет это общими причинами, кто приписывает это явление лишь сумеркам нашей действительности, всеобщей реакции, обманувшим надеждам и затемнению недавних идеалов… Давно уже, более десяти лет, я в этом омуте и знаю, что и политическая борьба, наиболее острая, гипнотизирующая и подчиняющая себе человеческую душу, и она бессильна. Даже в недавно минувшие годы освободительного движения процветала игра, и тогда я так же видел вакханалию азарта. Играли все. Улица, широкая улица пришла и затопила все клубы. Старики, юноши, женщины — все бросились в игорные притоны. Многие так и ходили прямо с митинга — к зеленому столу и обратно. Теперь все это сузилось, кристаллизовалось. Среди игроков остались только наиболее отравленные, наиболее одержимые. Теснее замкнулся круг, но тем удушливее атмосфера и тем опаснее она для таких новичков, как вы.

Дернов умолк и закурил папиросу. Разгоралось тихое мартовское утро. Из-за крыш домов блеснули розовые лучи. Безмолвная и пустынная улица медленно оживала. Загрохотали тяжелые ломовые подводы. Потянулись одна за другой серые волны рабочего люда. Маляры, плотники и вечно напудренные, как классический Пьеро, штукатуры шли нестройными рядами посреди улицы, размашисто шагая и тяжело ударяя о камни мостовой своими подкованными сапогами. Курили, перекликались. Некоторые из них подталкивали соседей и с добродушной улыбкой кивали на двух клубменов, молча и медленно идущих с бледными, утомленными лицами.

— Вот, — улыбнулся Дернов, — мы в их глазах — загулявшие баре. Пожалуй, они завидуют нам. О-хо-хо! Сколько раз бывало наоборот. Сколько раз мне случалось, вот так же, как и сегодня, возвращаясь из клуба, встречать этих людей. И усталый, проклинающий себя и судьбу, холодеющий при мысли о завтрашних займах, изворотах, компромиссах, сколько раз я искренно завидовал этим людям — бодрым и свежим, спокойным и уверенным в своем труде и куске хлеба… Как подумаешь, — единственная привилегия российского интеллигента в том, чтобы всячески, с искусством, непостижимым для мужика, испортить свою жизнь. Одно это мы и умеем в совершенстве.

— Ну, зачем так мрачно? — засмеялся Никитин. — Вот через месяц приезжайте-ка к нам. У нас по весне рай земной. Покупайтесь в реке, походите по нашим лесам…

— Не обо мне речь, — махнул рукой Дернов. — Сами-то вы когда еще попадете в этот рай?

— Попаду, не бойтесь. Послезавтра приходите провожать.

На углу расстались и Никитин повернул к своему отелю.

— Ну, — думал он почти вслух, — пора и честь знать. Спишу завтра со счета пять тысяч, две отдам Синицину, восемьсот Трифону, а на остальные попробую… И, что бы ни было, домой! Все равно — у меня еще останется десять тысяч.

ХII

Вот уже пятый день рядовых проигрышей. С того вечера, как он нарвался на Низовского, у Никитина уже ни разу «не было в наваре». Счастье, как женщина, изменило ему неожиданно и бесповоротно. Что бы он ни делал, метал, или понтировал, спускался ли до рублевых ставок, или, наоборот, с холодной отвагой отчаяния, ставил на одну карту всю свою наличность в несколько сотен рублей, все фатально вело его к неизбежному минусу.

Сегодня он проиграл последние три тысячи и, кроме того, задолжал еще Бардымову шестьсот рублей.

Сидоревич и Софочка пока еще не в курсе истинного положения вещей. Александр Викторович давно уже скрывает от них настоящие цифры своих проигрышей. Он все еще «держит фасон», живет в том же безумно дорогом отеле, засыпает Софью Львовну корзинами ее любимых желтых роз и поит шампанским Сидоревича и Рассомахина. Но сегодня он уже нищий. Сейчас у него в кармане около рубля мелочи. Кредит его тоже уже пошатнулся. Карточник Трифон, обладающий сверхъестественными сведениями и предчувствиями относительно каждого из игроков, сегодня уже отказал ему в ста рублях.

— Боже мой, что делать? — думал Никитин, с тоской во взоре оглядывая игроков. Болезнь его вступала уже в свою последнюю фазу. Он уже не сомневался, он уже свято верил в то, что если бы сейчас еще оставалось у него хотя бы несколько рублей, то все еще можно было бы спасти. Он отыгрался бы, непременно отыгрался. И в мозгу Никитина уже горел вопрос, с которым все несчастные игроки ежедневно засыпают и просыпаются, живут и умирают, — вопрос: «где, у кого достать денег?»