Чертополох 3

Более никаких странных следов воинам не встретилось, но к полудню лёгкий морозец сменился оттепелью - тяжёлая серая хмарь затянула всё небо до самого горизонта, а копыта коней теперь чавкали в каше из снега и грязи... В итоге, после того, как хмурый день сменился тяжёлыми, стылыми сумерками, было принято решение встать на ночлег. Отдыхать решили на заброшенном хуторе. Вламываться в дом и сносить с петель заколоченные двери никто не стал - у покинутого ныне хозяйства были очень добротные надворные постройки, да и сена сбежавшие от заразы хозяева припасли немало.

На снегу, укрывшем землю, не было заметно никаких иных следов кроме птичьих, но Остен почему то ощущал в стылом воздухе сладковатый, едва уловимый привкус тлена. Причём смертью веяло не от дома - ею, казалось, дышали окрестные поля да едва видимый в сгустившихся сумерках овраг.

Решив, что обязательно наведается к нему с утра, Олдер, после ужина, вызвался нести стражу первым, и, поймав на себе удивлённый взгляд полусотника, тихо пояснил ему, что из-за разнывшейся старой раны всё одно не сможет уснуть, так пусть от его бессонницы будет хоть какой-то толк.

Полусотник если же и не поверил такому объяснению, то виду не показал - он прекрасно понимал, что Остен, будь на то его воля, мог спокойно взять на себя командование отрядом, отстранив теперешнего главу одним движением бровей. Но тысячник 'карающих' выбрал себя роль скромного попутчика, который не оспаривает приказов полусотника, а лишь ненавязчиво его страхует - так зачем докапываться до истинных побуждений намного более опытного и знающего главы? Который, как известно даже новобранцам, ещё и обладает колдовским даром - так стоит ли лезть ему под руку?

В итоге, стража была распределена так, как того и желал Остен, и ещё через некоторое время тысячник, устроившись у надёжно запертых изнутри дверей, вслушивался в дыхание спящих да смотрел в волоковое оконце на засыпанный снегом двор.

Первые часы прошли тихо - мир казалось, не просто уснул, а оцепенел в холодных объятиях зимней ночи. Ни одного лишнего скрипа, ни одного шороха или движения - разве что тучи на небе разошлись, открыв бледный лик ущербной луны. Её болезненный, тусклый свет исказил привычные очертания вещей, углубил, словно бы вычернив, тени, превратив ничем не примечательный двор в неясную грёзу...

Олдер же, поймав себя на том, что уже несколько мгновений стоит с закрытыми глазами, но при этом продолжает каким то образом видеть опостылевший снег, тут же встрепенулся и даже ущипнул себя за запястье, прогоняя внезапный сон. И почти сразу заметил краем глаза, как мимо сеновала промелькнула тень. Сутулая, клонящаяся к земле, словно под бременем прожитых лет.

Сонное оцепенение Остена как ветром сдуло - он привычно подобрался, ещё раз осторожно осмотрел двор, и почти сразу уловил какое-то копошение среди построек. Что там происходит, разобрать было нельзя - мешали падавшие от ограды и старого дерева тени, но кто-то там явно был.

Олдер ещё раз осмотрел двор, после отошёл к спящим и растолкал долженствующего его сменить воина. Тот вначале лишь осоловело хлопал глазами и даже порывался что-то спросить, но увидев, что тысячник прижал палец к губам, в итоге не проронил ни звука. Остен же, пояснив воину знаками, что следует делать, вновь прокрался к выходу и осторожно выскользнул в чуть приоткрытую дверь. Покривился на слабый хруст тонкой снежной корочки под сапогом и, держа оружие наготове, начал пробираться вдоль стены, не выступая за границы скрывающей его тени.

Меж тем копошение прекратилось, затем раздался тихий хруст ломаемой ветки, и вновь тишина. Напряжённая, тяжёлая - такая, что шум собственной крови в ушах кажется оглушительным... Остен, уловив новое движение, бросился незнакомому пришельцу наперерез, и в тот же миг понял, что совершил недопустимую глупость. Лезвие со свистом рассекло пустоту, а сам тысячник оказался посреди снежного пятачка в широкой полосе лунного света - лучшую мишень трудно даже вообразить... Вот только пришелец руководствовался вовсе не зрением!

Олдер и сам сначала не понял, что заставило его развернуться влево - к тёмному срубу колодца с журавлём, ведь оттуда не доносилось ни звука, но в следующий миг, увидев, наконец, пришельца, тысячник понял, что это был тот самый запах тления, что не давал ему покоя вечером.

На заиндевелых брёвнах стояло... Более всего существо походило на согнутого годами, дряхлого старика, вот только даже у самого древнего деда не будет такой морщинистой и дряблой, висящей складками кожи, длинных - до самых колен - рук с кривыми когтями и ушей с острыми кончиками. А ещё даже у самого уродливого человека никогда не будет такого лица - с по-совиному круглыми, затянутыми жемчужными бельмами глазами, провалами ноздрей вместо носа и необычайно мощными челюстями.

Тварь, хоть и была вроде бы слепа, всё равно уловила, что на неё смотрят - она распрямилась, словно бы красуясь, предвкушающе провела по морщинистым губам узким, чёрным языком.