Чертополох и роза

Герцог наблюдал за ней, и Маргарита подумала, догадывается ли он, насколько она близка к истерике. Олбани многое знал о женщинах, она была в этом уверена. Джон Стюарт, столь преданный больной жене! Вот уж поистине преданность! Без сомнения, он сидел у ее постели и утешал… когда не наведывался к какой-нибудь повой любовнице. Королева считала, что отныне знает ему цепу. Более всего герцог хотел покоя; но он был также не прочь удовлетворить свою похоть. Последнее он делал тайно, скрывая от больной жены, играя роль преданного мужа, как изображал страстного влюбленного перед очередной дамой.

Маргарита сейчас молилась о спокойствии и мужестве. Нельзя подчиняться воле своих чувств; она должна быть гордой, дать понять Олбани, что он не вправе обращаться с королевой Шотландии, как с одним из минутных увлечений, и ожидать, будто она, Маргарита Тюдор, станет с нетерпением и радостью ожидать, когда ее вновь поманят.

– Я постараюсь все объяснить… когда мы останемся наедине, – прошептал герцог.

Маргарита изо всех сил боролась с соблазном и, подавив желание, бросила:

– Не знаю, когда это произойдет, милорд, потому что я вовсе не намерена оставаться с вами тет-а-тет.

Олбани, казалось, огорчен, но был, как всегда, спокоен. Велика беда, если Маргарита больше не примет его в постели? Без сомнения, герцог быстро утешится с этой Флеминг.

Олбани лишь слегка обеспокоило, что королева обнаружила его неверность. Он считал, что, если Анна умрет, а Маргарита освободится от Ангуса, брак между ними будет для всех настолько желанен, что королева уступит и выйдет за него замуж. Больше того, герцог знал, что Маргарите вовсе не хотелось ему отказывать. Олбани прочел гнев в ее глазах, успел понять, насколько она темпераментная женщина; этим вечером в ней явно говорила ревность, а будь Олбани королеве глубоко безразличен, она не стала бы так отчаянно злиться.

В случае нужды он без особых трудов вернет благосклонность Маргариты.

Но в тот момент у Олбани были другие дела, требовавшие предельного внимания. Он получил людей и оружие, собираясь начать войну против врага Шотландии и своего господина, короля Франции.

Итак, регент выступил перед парламентом в Толбуте и был весьма красноречив.

– Неужели вы забыли, как ваш король и ваши отцы были убиты на Флодденском поле? – вопросил он. – Сколько шотландских городов разрушено? Сколько шотландских церквей осквернено? Сколько домов, расположенных в опасной близости от границы, ограблено? Настало время поразить наших врагов раз и навсегда. У нас есть оружие. Так чего мы ждем?

Парламент выслушал его. Да, правда, шотландцы ненавидели англичан, и вот теперь Олбани, вернувшись в Шотландию, привез известие, что месье Ришар де ля Поль, сам себя именовавший герцогом Суффолком, собирает армию, дабы вторгнуться в Англию. Петушок Тюдор слетит с трона; между двумя королевствами навечно воцарится мир. Никаких сражений на границе, никакого страха по всей стране, что англичане готовят вторжение.

Вскоре после прибытия в Шотландию Олбани отправился в поход и, достигнув границы, послал вызов графу Суррею, приглашая его встретиться и сразиться.

Суррей, однако, отклонил вызов. Он готов сразиться, ответил граф, но предпочел бы сделать это на английской земле. Пусть шотландцы придут к нему сами.

Но погода переменилась, и шотландцы опасались идти в Англию. Воины перешептывались, недоумевая, почему должны терпеть неудобства военной жизни, когда могли бы спокойно сидеть у камелька. Олбани громогласно твердил о преданности Шотландии, но не сражался ли он в действительности за Францию? А почему бы французам самим не вести свои войны?

Олбани задыхался от ярости против шотландцев, в особенности потому, что знал наверняка: англичане сейчас не в состоянии противостоять нападению. Шотландцы могли бы свести, наконец, старые счеты, они могли бы залечить рапы, нанесенные им при Флоддене.

Но нет, ответили шотландцы. Они не намерены отправляться в Англию.

Если герцогу угодно, пусть снимет шляпу и бросит ее в лагерный костер.

Наблюдая за тем, как языки пламени облизывают бархат, он, как всегда, почувствовал, что гнев угасает.

Олбани начинал изрядно уставать от Шотландии; он хотел быть дома, во Франции. Анна нуждалась в нем. Герцог устал от Маргариты-мегеры, пресытился Флеминг. Что обе они значили для него? Ничего, по сравнению с Анной.

Олбани хотел вернуться к ее ложу, сидеть рядом, потому что знал: ее боли не так остры, когда он там. Он хотел взять ее руки – эти худые, прозрачные руки – и сказать ей: «Анна, они ничто, эти женщины… они удовлетворяют минутное желание… а потом наступает раскаяние. Но ты поймешь. Ты все знаешь… и никогда не упрекала меня».

«Святая Матерь Божья, как я устал от этой унылой страны! Как я жажду вернуться в Оверни, в комнату моей возлюбленной».

Как только Олбани отбыл на границу, Маргарита отправилась в Стирлинг. Она решила, что не станет жить отдельно от сына, и, если кто-то попытается чинить ей препоны, пусть используют силу.