Чертополох и терн. Возрождение веры

В песне XXXIII обсуждаются души, «которые были почти божественными». Сивилла объясняет паломнику (то есть Пальмиери), что существует состояние, которое можно называть «трансчеловечным», которое «некоторым» позволяет участвовать в божественной жизни. Эти некоторые, причастные справедливости, связаны друг с другом также мудростью пророков – за пределами потребностей плоти. Это состояние, говорит Пальмиери, дано немногим душам, оно дороже золота. Среди подобных душ числятся Иоанн Креститель и Мария, мать Иисуса.

Маттео Пальмиери мастер в живых не застал, но его собственное творчество не знает лучшего собеседника в веках. Отметим в скобках, что предшествующий «Граду жизни» гражданский манифест Пальмиери «Гражданская жизнь» (тот, что предвосхищает «Утопию» и «Город солнца») был Микеланджело также известен. Гонфалоньер справедливости (избирался дважды) Маттео Пальмиери даже по должности имел право строить планы общежития – но сделал больше: предложил собственную космогонию, оспаривающую план мировой империи Данте. И, чтобы довершить это отступление, связанное с поэмой: на фронтисписе рукописи поэмы, хранящейся в библиотеке Лауренциана во Флоренции, изображено концентрическое небо с людьми-ангелами, словно входящими в небесную воронку (ср. представление Босха о Рае из триптиха «Сад земных наслаждений»). Автор этой вещи Франческо Боттичини (1446–1497) не удостоился и страницы от Вазари, более того, его работу «Алтарь Пальмиери» Вазари приписал Боттичелли. Заказанная самим Маттео Пальмиери картина предназначалась для его усыпальницы (ум. 1475) в Санта-Мария Маджоре и была выполнена сообразно конструкции его космогонии: сферический купол небес располагается тремя ярусами, и люди-ангелы, святые люди и апостолы расположены по концентрическим кругам. Вне всяких сомнений, этот небесный купол и концентрические круги святых людей есть прямая иллюстрация к последней, XXXIV песне третьей книги, в которой описывается общий небесный хор.

«Алтарь Пальмиери», разумеется, превосходит работы Боттичелли сложностью замысла и продуманностью мироустройства; приписать эту вещь Боттичелли, как сделал Вазари, сегодня кажется немыслимым. Здесь эта вещь упомянута с тем, чтобы утверждать: потолок капеллы написан Микеланджело с несомненным знанием космогонии Пальмиери и, более того, под впечатлением от иллюстрации Боттичини к «Граду жизни». Остается добавить, что поэма Пальмиери была осуждена еще при жизни автора, но после смерти, в XVI в., уже считалась ересью, и ходили слухи о ее уничтожении (этого не произошло, но книга до сих пор не напечатана никем и нигде. Все, что мы знаем: три существующих рукописи и отрывки из них, впрочем, достаточно информативные, и обширные комментарии Леонардо Дати). Пальмиери осмелился оспорить Блаженного Августина, его Град жизни не нуждается в Граде Божьем; скорее, соответствует эстетике Маяковского «Мы – каждый – держим в своей пятерне миров приводные ремни!».

Диалог же о Данте, записанный Джаннотти, заканчивается так:

«Джаннотти: Вы закончили проповедь? Она, безусловно, прекрасна и заслуживает того, чтобы ее написали золотыми буквами в книге, которую я собираюсь написать про наш сегодняшний диалог. Но теперь давайте закончим разговор и пойдем домой. Я провожу Мессера Микеланджело, который немолод и нуждается в провожатых.

Дель Риччио: Мы говорили о Данте весь день, и прошу Микеланджело прочесть сонет, посвященный Данте, который он написал несколько дней назад.

Микеланджело: Я с удовольствием прочту сонет, хоть и считаю его недостойным вашего внимания:

Он видел Рай и справедливый Ад,
Пройдя сквозь Небо, узнавал о Боге.
Спустился к нам, чтоб рассказать убогим
Про то, о чем внизу не говорят.
Чем отплатить за резкий свет Звезды?
В упор заставил посмотреть на суть,
Глаза отверз, чтоб больше не уснуть,
Он создал нас – и вправе осудить.
Народ неблагодарный, ты желал
Любому присягнуть, лишь был бы гнусен.
Ни честь, ни разум мы в дома не пустим.
Ты Данте и не понял, и не знал.
Когда изгнанье мне Господь пошлет,
Я буду рад, что мой пришел черед»[31]

.

Одиночество Микеланджело и впрямь сродни одиночеству Данте. Рафаэль язвительно говорил о сопернике: «Одинок, как палач». Сказано цинично, но точно: как и палачи, великие художники одиноки.