Чертополох и терн. Возрождение веры

На картине «Потоп» (1516, музей в Бамберге) ковчег Ноя изображен в виде большого сундука, окованного железом, ничем не напоминающего судно. Массивный дубовый сундук, наподобие тех, в которых скупцы хранят барыши, – это конструкция кубическая, без намека на корабельные обводы, тут нет ни носа, ни кормы, ни палубы, ни иллюминаторов – это гигантский ларь, набитый скарбом и золотом. Бальдунг, разумеется, понимал, что рисует классический ларь для хранения богатств, а никак не корабль. Бальдунг Грин придирчив к деталям, рисует въедливо и саркастически – он изобразил конструкцию, выполненную отнюдь не для плаванья, но приспособленную для скопидомства. Странная затея бросить такой сундук в воду. Более всего сооружение напоминает современные сейфы из банков по обилию замков и атрибутов внешней защиты. Железные скобы, коими обит сундук крест-накрест (держаться на воде железные скрепы не помогают, напротив), заперты снаружи огромным висячим замком. Замок от проникновения воды точно не защитит, но все же коробку заперли. Мало того, даже небольшое окно, снабженное ставней, с другой стороны сундука тоже обито железными скобами, и окно тоже заперто снаружи на замок. У зрителя возникает законный вопрос: кто же мог запереть снаружи этот огромный сундук, если Ной был последним человеком, взошедшим на корабль; да и зачем так прочно запирать снаружи корабль (если эта махина и впрямь предназначена быть кораблем). Вероятно, запереть огромный ларь снаружи мог лишь сам Господь, приговорив таким образом человечество идти на дно в тяжелой махине. Дышать в сундуке нечем. Оставлено лишь малое отверстие, не окно даже, но отдушина наверху, под крышкой сундука – оттуда выглядывают головки запертых птиц, в них отчаяние и мольба, а не радость избавления от напасти. Бесспорно, перед нами метафора алчности человеческого рода, приговоренного Богом к уничтожению за безмерное корыстолюбие. В буре (а вокруг бушует буря) гигантский сундук с барахлом не уцелеет и никогда никуда не доплывет – он и не может никак плыть: у сейфа-сундука нет ни весел, ни даже намека на парус, а про моторные плавсредства тогда не слыхивали. Грин изобразил гибель скаредного человечества, причем любопытно, что выживают скорее те, кто находится вне ковчега, нежели его обитатели, наглухо запертые и неспособные ни плыть в сундуке, ни выбраться из сундука. Вокруг, в волнах, тонут и цепляются за случайные предметы люди, не поместившиеся в ларь. Тонет колыбель с ребенком, борются с волнами сильные мужчины, несколько дам с роскошными формами (Бальдунг любил щедро одаренных природой женщин, сознавая при том бренность красоты) забрались на плот – одна из них ухитряется даже расчесывать волосы. Тонут лошади. Дикие лошади – это особая тема Бальдунга, для которого в лошадях воплощалось представление о свободе и отваге. Тонут монахи и даже, судя по облику, святые мужи; но они тонут, сопротивляясь стихии. Ковчег же – то средство, что обещано для спасения рода, – оказался саркофагом. Собственно говоря, Ханс Бальдунг Грин в образе ковчега-саркофага дал иллюстрацию к евангельской метафоре «гроб повапленный». В Евангелии от Матфея Иисус использует словосочетание «гробы повапленные» – то есть гробы украшенные, дабы производить иное впечатление, отвлекающее от их прямой функции, – для определения фарисеев. Гроб повапленный – это обозначение явления, кажущегося не тем, что оно есть; в данном случае Бальдунг трактует так напрасную веру, ложную надежду. Написанная одновременно с тем, как Лютер выдвинул девяносто пять тезисов против индульгенций, лживого обещания спасения, – картина «Потоп» фактически рассказывает о том же самом и, пожалуй, говорит более последовательно. Дело ведь не только в том, что индульгенции врут, а с конструкцией ковчега вышла промашка. В ковчег, который не плывет, заперли привилегированных (они-то думали, что им повезло!), и теперь эта махина, воплощающая тягу к наживе, обязательно утонет. Собственно говоря, нажива (а стратегия индульгенций и есть воплощение наживы) покарала себя сама. Изображен бесславный конец элиты: богачи заперты в тот самый ларь, который вскоре Брейгель нарисует как озлобленное существо, пожирающее себе подобных (см. брейгелевскую «Битву сундуков и копилок»), и ларь с сокровищами стал могилой стяжателей и фарисеев.

Есть соблазн увидеть в картине манифест протестантизма: утопающим можно рассчитывать лишь на свои силы и на личную веру. Картина выполнена не в привычной «католической» манере, храм такой картиной не украсишь. Это небольшая доска, в размер графического листа – а именно печатная графика станет искусством протестантизма и в некий момент переймет ту миссию свободолюбия и личной перспективы, которой славна живопись Ренессанса. Так случилось в Германии, и творчество Бальдунга в городе Страсбурге знаменует этот рубеж.