Чертополох и терн. Возрождение веры

Дым от костров Страшного суда поднимается вверх, образуя рваные тучи и облака – вот именно тогда клубящиеся тучи появились в живописи Эль Греко. В клубах дыма от костров сожженных снуют ангелы. Огненное небо, гарь и копоть, ополоумевшие ангелы, трубящие в пустое небо, и Мария, сложившая руки в молитвенном жесте, причем Дева обращается не к Сыну, но к буквам, заменяющим Его, обращается к символу. Изображено поклонение не Богу, но религии; не Иисусу молятся они, но идеологии Иисуса.

То, что инквизиция и Филипп действуют именем Иисуса, вопросов не вызывает. «Поклонение имени Иисуса» – это картина о религиозной идеологии.

Пламенеющее небо Эль Греко отныне будет именно так писать: оранжевый столб огня вздымается над сценой «Коронования Марии» (1591, монастырь), и пламя пылает в небе над «Троицей» (1577, Прадо). И горит вовсе не фаворский огонь.

Можно сказать, что художник обозначил главную тему творчества: идеология религии – и истинная вера. Причем эти понятия не находятся в оппозиции, вот что поразительно. Экфрасис картины объясняет то, что нарисовано, но не объясняет самой картины. На полотне Эль Греко идеология христианства и христианская вера сплавлены воедино, вот в чем суть произведения. Мученики страдают и невинно убиенные воскреснут, король Филипп фанатично жесток, а именем Божьим творят то, чего Иисус бы не одобрил, – все так; но Богоматерь прекрасна, ангелы благостны, и картина воспевает, несмотря ни на что, веру в милосердие. Как это совместить?

Еще более поразительная в этом отношении вещь – «Святой Иероним в образе кардинала» (1610, Метрополитен). Изображен седобородый иерарх, облаченный в красную кардинальскую мантию; поскольку Эль Греко оставил портреты двух Великих инквизиторов (Ниньо де Гевара и Пардо де Тавера), сидящих точно так же и тоже облаченных в кардинальское красное, – сложно не связать между собой все три образа. Три портрета образуют единое высказывание.

Иеронима художник пожелал представить если не инквизитором, то идеологом церкви. Фактически это недалеко от истины. Иероним перевел на латынь Ветхий Завет и исправил перевод Нового Завета: в той мере, в какой Священное Писание является инструментом идеологии, святой Иероним является, как сказали бы в XX в., основоположником идеологии. Нарисовать Иеронима так – в Испании конца XVI в. значит примерно то же самое, что в России начала XX в. нарисовать Маркса с «Капиталом» в руке.

Сам Иероним Стридонский кардиналом не был, кардинальского сана в его время еще не существовало; однако канон (точнее сказать, традиция) рекомендует изображать Иеронима в келье в чине кардинала. Так художники воздают дань значению Иеронима в церковной иерархии, ведь и Маркса рисовали на советских знаменах рядом со Сталиным и Лениным, хотя Маркс не был председателем политбюро. Главным в сюжете «Иероним в келье», впрочем, является не статус церковного иерарха, но ученые занятия, кабинет с книгами, череп – знак бренности, – стоящий подле книг на столе, песочные часы, лев, прирученный монахом, и т. д. Эль Греко в своей интерпретации Иеронима настаивает именно на том, что этот человек – иерарх, высшая власть, имеет право решать. Перед кардиналом (идеологом? инквизитором?) лежит раскрытая книга, и кардинал Иероним одной рукой придерживает страницу, а другой властно опирается на книгу, словно утверждая написанный там закон. Именно этим жестом упирается в страницу книги эльгрековский апостол Павел (см. несколько вариантов картины «Петр и Павел» – Эрмитаж или Стокгольмский музей). Павел – создатель Церкви, его жест утверждает: все будет так, как сказано вот здесь, в соответствии с буквой. Столь же уверен в правоте и кардинал Иероним на картине Эль Греко.

Сколь отличен образ властного Иеронима от Иеронимов – пустынников и келейных подвижников. Эль Греко пишет не ученого и не пустынника: перед нами идеолог, колебаний не знает. И в качестве идеолога такой Иероним, конечно же, должен быть кардиналом.

Красный цвет кардинальской мантии – особый. Эль Греко учился у Тициана, но пурпур пишет не так, как венецианцы. У Тинторетто и Тициана жаркий пурпурный цвет успокаивает глаз величием; тяжкие мантии дожей воплощают почетное бремя власти. Это могущественный цвет. Венецианцы любят нагнетать жар и тяжесть пурпура – в тенях доходит до багряных и сливовых оттенков; на свету пурпур сверкает зарницей: все богатство щедрой венецианской палитры проявляется в этом, столь важном для Венеции, цвете.