Чертополох и золотая пряжа

Много испытаний выпало на долю Грир. Отец ее владел большим стадом тонкорунных овец, и каждый член семьи был не лишним ртом, а рабочими руками. Все в доме сплошь пастухи да пряхи. Так бы и сидела Грир в девках до самой старости, если бы не отцовская бабка, шумная и любившая орудовать тяжелой клюкой старуха. Вытрясла для любимой правнучки свободу. И отец, потирая ушибы, да молясь сквозь зубы Двуликой, чтоб скорее прибрала горбатую ведьму свои чертоги, отправился искать жениха.

Свадьбу справили после сбора ячменя, но недолго длилось семейное счастье. В темную часть года пришла беда. Мор черной метлой вычищал деревни. Люди покрывались страшными язвами, которые лопались и гнили. Грир тоже заболела, и так она была плоха, что хотели живую ее в костер положить. Только, видать, у богов свои планы. Выкарабкалась. Язвы зажили, да вот беда: с тех пор дитя выносить никак не получалось. Все у нее, как один, мертвыми рождались. Последний появился маленький, слабый. Грир его с рук не спускала, но и он седмицы не прожил. Пока хоронили да оплакивали, новая напасть - молоко в груди встало. Грир в горячке слегла, а муж ничего понять не может. Благо бабка отцовская проведать пришла. Посмотрела, губу нижнюю пожевала, обозвала всех чурбаками дубовыми да поковыляла в деревню дитя искать. Нашла. У мельника как раз сын родился, а жена ослабла настолько, что в сосцах не молоко - честное слово одно. Ребенку тряпку, в козьем молоке смоченную, в рот суют, а он плюется и орет голодным криком. Вот его-то и выпросила старуха. Рассосал младенец грудь, сам наелся и Грир спас.

Мужу же надоело на чужое дитя смотреть да наследника ждать, вот он поразмыслил и взял себе по старому обычаю вторую жену. Грир поглядела на это и, решив, что две бабы на одной кухне горшки не поделят, забрала то немногое, что от приданого осталось, да ушла в столицу. Долго ей там мыкаться не пришлось. Кормилица, у которой молоко льется, как из Гломахского водопада, оказалась на вес золота. Один богатый дом сменялся другим, и везде дети под ее присмотром вырастали, словно опара для доброго хлеба - крепкими и здоровыми. А потому за десять лет она не только смогла накопить увесистый кошель монет, но и оказалась при королевском дворе.

Радовалась Грир недолго, ровно до рождения малышки, а потом не до веселья стало. Сначала мать имя дала такое, что только за железо хвататься. Где это видано, человеческого детеныша сидским именем назвать! И все бы ничего, только королевским детям второго охранного имени не положено. Так и будет перед людьми и богами чужачкой ходить. Дальше – больше: девочка ни в какую спать в замке не желала. Лишь в тени ясеня закрывала свои бирюзовые глазки. Баюкала ее Грир и налюбоваться не могла. Маленькая, такая, пухленькая, как все младенцы. Девочка постоянно выпутывалась из пеленок, подставляя игривому солнцу розовые пятки.

«Батюшки, загорит еще, не приведи боги, позору не оберемся. Где ж это видано, чтоб королевская дочь, как крестьянка, черными пятками размахивала», — причитала кормилица, пряча под покрывало маленькую ножку.

Когда вспыхнула и налилась охрой листва, в замок прибыли сиды. Высокие, безбородые, длинноволосые, белокожие и тонкокостные. На грациозных лошадях с золотыми поводьями, они сияли, словно солнечные лучи в медном тазу.

«Что ж их там, в Холмах, девки совсем не кормят, — мыслила Грир, тайком рассматривая важных гостей, — тощие все, как наш журавль колодезный».

А потом пришла беда, для которой и дворцовых ворот мало. Крошка Эйнслин оказалась откупным дитем. Огромную цену заплатил король за право сесть на трон.

Грир, стиснув до боли зубы, собирала свои пожитки в узел. Все валилось из рук, и такая брала досада, хоть плачь. Только вот слез не было, лишь огонь в горле. Чувство вины тупым долотом терзало грудь, рвало скупыми всхлипами.

«Не уберегла. Не смогла защитить», — роились мысли, и спотыкались о новые: «Чай, она им родная, не обидят... Может, попроситься к ним, а то не докормят, будет такая же плоская, как доска корабельная, ни один добрый господин не глянет…»

— Матушка Грир, матушка Грир! – прервала ее размышления служанка королевы, — Вас его милость в опочивальню к госпоже срочно требует! Там такое, ой такое! Боюсь, если скажу, молоко на кухне прокиснет!

— Вот и молчи, дуреха, — кормилица одернула передник. – А то язык вперед тебя вбежал.

И пока девчушка не успела разразиться новым потоком слов, поспешила в Восточную башню.