Чертов ангел

— Надо, все таки было тебя убить. Положить рядом с Дохлым. Сколько бы проблем сразу решилось, одним выстрелом. — В руке балбесины появился фирменный пакт магазина, который он начал рвать пальцами, самым варварским способом. Я с интересом наблюдала за его манипуляциями. — Вот, стильно, модно молодежно, — наконец, тихо хихикнул подонок, водружая на меня проклятый чувал, с дырками в местах головы и тоненьих моих ручек.

— Я останусь тут, — упрямо выпятила вперед подбородок. Погодский схватил меня за ладони и, не церемонясь, дернул на себя. Я уперлась «костылями» как ишак. Вот еще. Столько счастья этим губастым курам, увидеть меня в таком позорном виде. Видя, что не справляется, красавчик зарычал и просто перекинул меня через плечо. Это начало становиться традицией.

— Я вспомнила, — сдавленно пропыхтела я.

— Чего?

— Что я у бабули взяла в квартире. Ее брошь — камею. Мою любимую.

- Твою мать. Давай сюда цацку. Я тебя когда нибудь придушу, клянусь, — в голосе мерзавца я услышала усталость. Протянула ему бабулино украшение, проведя пальцами по рельефному профилю дамы на лицевой части камеи. Ее подарил своей матери мой отец, ценнее для моей бабушки, ну кроме меня, конечно, у нее ничего не было.

Я смотрела, как вандал потрошит единственную памятьо любимом человеке и едва не плакала. Отомщу, вот обещаю. Отомщу страшно.

— Вот, вот как нас нашли. — на ладони Антона блестела маленькая, похожая на таблетку штучка. — Шмыга знал, что это для тебя очень ценная вещь. Вот и воткнул в нее маячок. Знал, что ты не расстанешься с побрякушкой. Теперь то пойдешь. Или нести?

— Пойду. — обреченно вздохнула я. — Побегу. Шмыга мой. Ты понял?

— Бедный Шмыга. — вздохнул Синоптик.

Мы выскочили из магазина через черный вход, провожаемые взглядами силиконовых долин. Служебное помещение напоминало катакомбы, уходящие в темноту кишкообразным коридором. Я едва поспевала за бегущим Синоптиком, тянущим меня за руку. Добежали до тяжелой двери, и я даже уже крылья расправила, подумав, что мы ушли от погони. Воротина распахнулась сама собой. Меня ослепил яркий свет, и потому не сразу заметила нацеленное на нас автоматное дуло. Синоптик замер, как вкопанный, откинув меняза свою широкую спину.

— Споймались, голубчики, — услышала противно — радостный голос. Мерзкого коротышки — блондинчика.

Умирать не страшно? Еще как страшно. Никогда не понимала людей, добровольно расстающихся с даром, данным им родителями. Именно сейчас я вдруг остро почувствовала, насколько хрупка эта бесценная субстанция, когда мне в лоб уперлось дуло автомата.

— Нехорошо тыкать в девочек своим дулом. Не культурно, — пискнула я, стараясь превратиться в невидимку. Но этой функцией, к несчастью, природа меня обделила. Синоптик рывком дернул меня за руку. Так, что я оказалась за его широкой спиной.

— Отдай бабу и вали, братишка- прохрипел Аллесгут, погано улыбнувшись. — Не хочу брать лишний грех на душу.

— О какой душе ты речь ведешь, Ром? — устало вздохнул Погодский. — Ты же ее еще в детстве за стакан компота продал.

— Нет, за модель «Камаза», которую отнял у дурака младшего брата, — хихикнул блондинчик. — Тох, давай отойди, а?

— Нет, — закаменел подбородком мой защитник. Надо же. Какой он хороший. Не дает дураку меня убить, собой рискует. Надо будет спасибо ему сказать, что ли, если получится убежать снова.

— Ну, тогда руки в гору и на выход гуськом, — приказал мерзкий гаденш, мотнув автоматом.

Погодский пошел вперед, я за ним, как подвязная. Были мы похожи на плененных уродским фашистом, бойцов красной армии. Так и хотелось запеть «Врагу не сдается наш гордый Варяг», но я не решилась искушать судьбу. Вдруг Аллесгут не любит героических песнопений.

— Готовься, — шепнула я в спину Синоптику, очень надеясь, что он меня услышит а ошалевший бандос — нет. По тому, как напряглась спина Антона, поняла — понял, принял, и приготовился.

— Слушай. Чего ты злой такой? — я резко затормозила и повернулась лицом к нашему конвоиру. Он с размаху въехал мне в пузо дулом, хорошо хоть не выстрелил от неожиданности.

— Детство тяжелое было, — оскалился человек, у которого оказывается даже имя есть. — А вот тебе я удивляюсь. Тебе воспитание позволяет с мусорскими путаться? Что бы сказал твой отец, если бы узнал?

— Он бы сказал, что я Трипль, — хмыкнула я, оскалив зубы. Папуля говорил, что людям, на подсознательном уровне, становится страшно, от такой гримассы. Голос предков предупреждает о опасности. Очень надеюсь, что он говорил правду.