Чертов дом в Останкино

Шайка была небольшая – пять человек вместе с Гаврилой. Московская чума стала для ребят настоящим «золотым веком» – народишко мёр сотнями каждый день. Потом счет пошел на тысячи, многие дома опустели, и атаман Бурька приказал занять опустевший дом в глубине Большой Никитской – предварительно они вытащили вилами труп хозяйки и сволокли ее подальше на улицу. Тот же Бурька, которому не страшны были ни чума, ни закон, раздобыл черные халаты и маски, как у команд мортусов – специальных служителей, собиравших по улицам трупы умерших и вывозивших тела на телегах за Камер-Коллежский вал. Под видом мортусов шайка ходила по богатым дворам, грабила их, а если встречала живых хозяев, даже и не заболевших, то добивала их безо всякой пощады – мол, чума все спишет. Остальные члены шайки не были так бесстрашны, как вожак, и оттого постоянно пили, чтобы заглушить страх перед страшной болезнью. Часть награбленного они складывали в чулане своего нового логова, а часть носили к валу. Пользуясь тем, что стражи почти не осталось, они переправляли награбленное на ту сторону и продавали скупщикам из окрестных городов и селений. Такая торговля была строжайше запрещена – власти опасались, что чума вместе с вещами из зараженного города перекинется на окрестности. И боялись они не без оснований – несколько деревень и даже пара городков обезлюдели после того, как местные привозили из Москвы купленную по дешевке одежду или посуду. Вся официальная торговля велась на заставах, где между торгующими горели костры, отгоняя заразу, а деньги, прежде чем передать, окунали в уксус. Но гоняться за контрабандистами было уже некому – после того как губернатор Салтыков сбежал из Первопрестольной, опасаясь «черной смерти», город покинули и армейские части, и полиция. А последовавший осенью бунт вообще превратил Москву в место полного беззакония.

Однако от судьбы не уйдешь – атаман Бурька и еще трое его товарищей подхватили заразу и быстро сгорели. А Гаврилу и еще одного члена шайки поймали солдаты генерал-поручика Еропкина, усмирявшего бунт, и по иронии судьбы послали их уже в настоящие мортусы – поскольку прежние, вольнонаемные, почти все умерли от болезни, теперь страшные похоронные команды стали формировать из преступников под обещание скостить срок – если, конечно, они доживут до этого. Гаврилу вместе с другими несчастными поселили в недавно построенном амбаре у Миусской заставы, выдали теперь уже официально халат, маску, рукавицы и длинный багор, дали им лошадей и телеги, приставили охрану. Впрочем, охранники предпочитали держаться подальше, а новые товарищи Гаврилы оказались ничуть не добрее атамана Бурьки – хоть они и грабили скромнее, но с больными, а зачастую и здоровыми обитателями обходились так же, как и прежняя шайка. И все равно мортусы умирали ничуть не меньше, чем обычные горожане.

Однажды вечером, в сентябре 1771-го, когда чума уже пошла на спад, Гаврилина команда собирала трупы на северном конце Драчевки, недалеко от Сухаревской башни. Обычно на телегу укладывали до двух дюжин покойников – так что пара костлявых лошадей едва-едва могла доволочь их до Немецкого кладбища, что у Миусской заставы. Оприходовав очередного покойника – дородную бабу с почерневшим лицом и скрюченными пальцами, Гаврила прислонил к телеге багор и пошел немного прогуляться, подышать. Раскурив трубочку, Гаврила скоро оказался перед громадой башни и решил облегчиться на ее стену. Уже завязывая веревку, поддерживавшую штаны, он вдруг услышал стон. Поначалу Гаврила решил не обращать внимания – волочь мертвяка до телеги было далеко, к тому же сначала надо было сходить за багром, так что оно того не стоило. Но потом любопытство взяло вверх, и он решил взглянуть, кто помирает. Случалось, на улице дохли те, с кого можно было содрать даже шубу, а то и деньгами разжиться. Интуиция не обманула мортуса – недалеко под башней лежал старичок в дорогом кафтане, подбитом мехом. Его старинный кудлатый парик валялся рядом. А в руке у упавшего был зажат кожаный мешочек. Старик тихо постанывал и пытался уползти.

Гаврила не спеша подошел и придавил сапогом старичка, чтобы не дергался. Надев рукавицы, он вытащил из слабых пальцев старика мешочек и заглянул внутрь. Золото!

– Эге, – сказал сам себе Гаврила. – Да ты, дядя, молодец. Это я люблю.

Он пинками перевернул несчастного на спину, поставил ему сапог на грудь и немного надавил.

– Откуда золотишко, дядя? Еще есть?

Лицо старика скривилось от боли.

– Добрый человек, – прошептал он чуть слышно. – Отнеси меня домой, я отблагодарю.

– Уже отблагодарил, – усмехнулся Гаврила сквозь прорезь в маске. Он подкинул мешок и с удовлетворением почувствовал, как тот тяжело, со звоном шлепнулся ему обратно в рукавицу.

– Эти деньги не мои! – пробормотал старик еле дыша. – Их нельзя брать. Деньги-то государевы.

– Да ну! И что?

Старик поморгал, потом лицо его сморщилось.

– Я умираю, – сказал он.

Гаврила пожал плечами.