Чертов дом в Останкино

Гришка только успел спрятать бумагу в карман, как в дверь постучали, и тут же без приглашения в комнату ворвалась Агата Карловна – в прелестном платье цвета Caca-Dophine [1] с алыми маками по подолу и блондами на воротнике и рукавах. На волосах ее чудом держалась небольшая шляпка с чучелками снегирей и веточкой рябины.

– А! – сказала она, распространяя нежный запах розовых духов. – Вы все еще в постели, мой друг!

– Когда это мы с вами подружились? – просипел Крылов, соскальзывая на подушки и натягивая одеяло до подбородка.

– Скорее вставайте, совершайте туалет и зовите меня к завтраку. Погода чудесная – вышло солнце, и тучи унеслись прочь. Я чувствую, что нас ждет впереди увлекательное приключение!

Петербург. 1844 г.

Крылов закашлялся. Доктор Галер вскочил, утопив перо в чернильнице, выхватил из своей сумки склянку и плеснул в стакан Ивана Андреевича немного темно-коричневой жижи.

– Это сироп лакрицы. Выпейте.

Иван Андреевич схватил стакан своими распухшими пальцами и, давясь кашлем, выпил лекарство. Немного отдышавшись, он вытер рукавом халата свои толстые неулыбчивые губы.

– Я поставлю эту бутыль с сиропом на вашем столе, – сказал доктор. – Если начнете задыхаться от кашля, пейте глоток или два. Если выпьете больше – ничего страшного, просто лекарство кончится скорее, чем могло бы.

– Садись обратно, – с трудом, через одышку приказал Крылов. – Дальше будет очень важный рассказ, без которого будет трудно понять весь смысл моей повести. Итак. Мне не давал покоя герб, который я увидел в доме Ельгиных. Да и сама фамилия звучала не по-русски, не зря бывший «мортус» переиначил ее в Ёлкиных. И я решил отправиться к старику Псалтырину. Он был старый москвич, ученый человек из древнего боярского рода. Предки Псалтырина происходили из тверских бояр, переехавших в Москву сразу после разгрома Иваном Третьим. Осталось у него только два села в Тверской губернии да каменный дом с садом в Замоскворечье, за царскими Садовыми слободами. Мы переехали Москва-реку по Каменному мосту и углубились в эти сады, разбитые без всякого плана и перемежаемые огородами жителей Замоскворечья.

– Мы уже покинули город? – спросила Агата Карловна, с любопытством оглядывая из брички этот мирный пейзанский край.

– Отнюдь, – ответил я ей. – Это тоже Москва. Там, за рекой, – махнул я в сторону башен Кремля, – жители презрительно называют его Новой Москвой и городом не считают. Впрочем, если мы минуем сады, то вновь увидим дома. Государыня вообще не считает Москву за единый город, как Петербург. Она говорит, что это – десятки городов, слившиеся в один.

– Скорее – десятки деревень, – заметила Агата Карловна.

– Да, – сказал я. – Вы, столичные жители – снобы.

– А разве вы сами не из Петербурга?

– Я родился в Твери, как и Порфирий Петрович, к которому мы едем. У него богатейшая в Москве библиотека. Особенно по части истории дворянских родов. Собиралась еще его предками. Когда они переехали в Москву, местное дворянство не захотело признавать их местнические книги и всячески затирало Псалтыриных по службе. Вот они и пытались доказать свою значимость.

– Помогло?

– Книги? Нет.

– А!

Впереди вдруг послышались звуки музыки, крики веселья и потянуло запахом дыма.

– Праздник? – повернулась ко мне Агата Карловна.

Я пожал плечами.

– Старик Псалтырин – человек замкнутый, – ответил я. – С чего бы ему праздновать?

Дорога свернула влево, и перед нами предстали широко открытые ворота, за которыми прямо на лужайке перед старым домом веселилось несколько дам и кавалеров. Небольшой оркестр, одетый в ливреи, играл танцевальную музыку. А посредине лужайки полыхала огромная куча книг.

Москва. 1794 г.

Иван Андреевич застыл с отвалившейся нижней губой, глядя, как пламя пожирает старинные фолианты и томики ин-кварто, подшивки толстых журналов, переплетенных в одинаковую серую кожу, какие-то свитки, манускрипты…

– Дьявол! – прошептал он. – Что это?

И стал грузно выбираться из брички. Вслед за ним поспешила и Агата. Один из танцевавших заметил стремительно идущего Крылова и двинулся ему навстречу. Это был молодой вертопрах в розовом широком фраке, под который он надел лазоревый жилет с золотыми королевскими лилиями. Наряд его дополняли светло-серые панталоны цвета блошиной спинки, белые чулки и башмаки с бантами. Треуголка у молодого человека тоже была замечательная – сиреневая с оранжевым кантом. Небрежно опираясь на тонкую трость, увитую лентами, щеголь остановился напротив Крылова и пошатнулся – он был пьян.

– Бонжур! Бонжур, бель анконю! Идите к нам. У нас праздник.

Крылов запнулся, не понимая, почему молодой прощелыга обращается к нему: «прекрасная незнакомка». Но потом он обернулся и увидел у себя за плечом запыхавшуюся Агату Карловну.

– Что вы творите! – закричал Крылов, снова поворачиваясь к щеголю.

Тот наконец перевел на него свои серые пьяные глазки.

– Кес ке се? – спросил он. – Кто вы такой, террибль вьеяр?

– Он назвал вас «грозный старик», – улыбнулась Агата Карловна.

– Знаю! По какому праву вы сжигаете эти книги?

– Эти? – ухмыльнулся вертопрах. – Это мои книги.