Чертов дом в Останкино

Он посмотрел на Агату и приложил палец к губам.

– Сядь рядом. Молчи и слушай, девочка. Наш мир рушится. Впереди – страшные потрясения, начавшиеся в Париже. Наша беда в том, что эти потрясения пришлись не на начало царствования Матушки, а на его конец. И твердой рукой, с пылом и умом она может не успеть удержать чудовище в его логове. Посмотри и на меня. Я стар. Я сражался и водил войска. Но я сражался с другими людьми – не с теми, кто сейчас поджигает траву у нас под ногами. Мы уходим вместе с веком. Все – Потемкин уже ушел. Орлов – ушел. Суворов скоро уйдет. Я уйду… И Матушка уйдет… А кто встретится грудь с грудью с новой напастью? Павел Петрович? А сдюжит? Или Александр? Или Константин? Вот проблема…

Агата сидела рядом со стариком, зачарованная и тем, что он говорил, и той серьезной откровенностью, с которой Салтыков к ней обращался.

– Знаешь ли ты, зачем государыня послала этого бумагомараку в Москву? – спросил Николай Иванович.

– Произвести розыск. Найти что-то.

Салтыков устало улыбнулся:

– Неужели ты полагаешь, что в этой стране есть хоть что-то, что неведомо императрице? Она, наверное, прекрасно знает или хотя бы догадывается, что именно должен отыскать этот… как его…

– Крылов?

– Дело не в том, чтобы разыскать, главное, чтобы у ищейки хватило наглости или глупости вообще ввязаться в это дело. Ведь не в первый раз она запускает по явному следу такую безродную ищейку! Раз уж ты будешь в Москве, навести мою несчастную тетку, передай от меня привет. Знаешь, как ее осудили? Никто тогда из знатных людей не взял на себя смелость провести розыск. А Матушка вызвала безвестного судейского Степана Волкова. Он всю работу и сделал. Больше о нем никто не слышал. Но только тогда Матушке нужен был шум, чтобы прекратить воровство своих ближних. А здесь – незаметный человечек для дела, которое касается очень узкого круга лиц. Говорят, этот Крылов – не дурак. Это хорошо. Ум надо направлять. И направлять в нужную сторону, не давая ему ни времени, ни возможности остановиться и подумать.

– Так, – серьезно кивнула Агата, – слушаю вас.

Салтыков пожевал губами:

– Это тонкая работа, девочка моя. Главное – не дать ему понять, что в конце не будет никакой награды. Только… забвение.

– Забвение? – переспросила Агата Карловна.

– Если мы хотим что-то сохранить в тайне… то лучшее место для этого – в могиле.

Он подхватил свою трость и с трудом, припав набок, поднялся, глядя на Агату сверху вниз. А потом ехидно усмехнулся:

– Скажу тебе честно, девочка, это не идея Матушки. Она слишком добра. Да и не ее это дело – детали, последствия… Ты понимаешь?

Агата кивнула.

– Учти одно. Кто бы ни стал наследником, он вычистит Матушкиных людей и поставит своих. А вернее – моих, потому что я любезен и Павлу, и Александру. Так что решай, милая девушка, хочешь ты в будущем бедности или богатства? Безвестности или славы? Тюрьмы или собственного дома с выездом?

– И что я должна сделать? – спросила Агата.

– Писать не одно письмо, а два. Матушке… и мне.

Петербург. 1844 г.

Доктор Галер решительно пересек улицу и постучал в дверцу черной кареты. Кучер моментально повернулся к нему и прошипел:

– А ну отойди, барин, не велено.

– Но я хочу поговорить с твоим седоком, – решительно возразил доктор. – По какому праву он тут вынюхивает каждый вечер?

– По такому. Тебя не спрашивали.

– Ах, так ты заговорил! – Галер хотел взять за ручку и силой открыть дверь с темно-малиновыми шторками, но тут седок изнутри коротко постучал в переднюю стенку экипажа, подавая знак кучеру. Тот крикнул лошадям, тряхнул вожжами, и карета двинулась так резко, что доктор отскочил на шаг назад. Ему ничего не осталось, как в гневе смотреть на удаляющуюся карету.

9. «Три короля»

Неаполь. Гостиница «Три короля»

1717 г.

Фрося вошла в кофейню на первом этаже гостиницы и велела Паоле, дочке хозяина, которую она взяла с собой в качестве служанки, отнести покупки наверх, в комнаты.

– Синьора вернулась? – спросила Мария, мать Паолы. – Такая жара! Хотите я принесу лед в ваш номер?

– Да, – ответила Фрося. – Хочу. Что мой… мой муж, он никуда не выходил?

– Синьор Алексис у себя. Он потребовал еще кувшин фалернского и куропатку. Правда, сдается мне, куропатка осталась нетронутой. Синьор так мало ест! Он, случайно, не заболел?

– Нет, все хорошо. Он всегда так…

– Может быть, чашку шоколада? Для бодрости. Я могу подать вам ее с бокалом холодной воды.

– Позже.

– В вашем положении… – женщина, улыбаясь, кивнула на живот Фроси.

– Потом.

Ефросинья смотрела на столик у окна, за которым сидел их молчаливый охранник Гуго Шлегель. Он проводил тут целые дни, прерываясь только когда царевич вдруг решал выйти в город, чтобы сопроводить его. Сидел и смотрел на улицу, по которой катились экипажи, проезжали верховые, спешили пешеходы, а иногда пробегали стайки мальчишек. Вот старьевщик со своей тележкой остановился напротив окна и начал делать Гуго знаки, спрашивая, не найдется ли у него товара на обмен или продажу. Немец только досадливо махнул ему – проезжай.

Фрося подошла к столику Гуго.