Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века

Всю ночь не могла она сомкнуть глаз. Проповедь странника не выходила у нее из головы; она слышала его страстный голос, его веские слова, видела перед собой его лицо, преображенное благоговением и проповедническим пылом. Ложе Бургундочки было словно усеяно раскаленными угольями или колючками; она чувствовала укоры совести, как будто была преступницей; под утро она на мгновение забылась сном и увидела, как рогатые черти волокут куда-то ее отца, подгоняя его мешками, набитыми золотом. Едва только бледный свет зари возвестил утро, вскочила Бургундочка с постели и, полуодетая, с распущенными волосами, кинулась в комнату, где ночевал странник.

Дверь к нему была не заперта; он молился, стоя на коленях и прижимая к груди скрещенные руки. Он так был захвачен молитвой, что девушке показалось, будто он парит в воздухе. Заслышав шаги, чужестранец вскочил на ноги, и Бургундочка заметила, что лицо его увлажнено слезами и в то же время сияет небесной радостью; но, как только он увидел перед собой девушку, выражение его лица тотчас изменилось. Было такое впечатление, словно оно затворилось изнутри на ключ. Потупив взор и смиренно сложив руки, он осведомился у девушки, чего она желает. Бургундочка стремительно пала к его ногам и, обняв его колени, взволнованным голосом принялась объяснять, что дом этот полон скверны богатства, не приносящего пользы, сокровищ, упрятанных под спудом, которые навлекут погибель на душу их хозяина; что никогда здесь не подавали бедняку и горсти пшеничных зерен, прежде чем потом труда своего он не пополнит хозяйских сундуков; что она полна раскаяния и решимости, во имя спасения своей души и души своего отца, пойти по свету босой, прося милостыню и творя покаяние, и что она умоляет чужестранца благословить ее на этот подвиг, взять ее с собой, научить следовать уставу блаженного брата Франциска — смирению и совершенной бедности — и нести людям его учение.

Проповедник стоял неподвижно и молчал. Между тем ее речь, должно быть, возымела на него некое странное действие, потому что Бургундочка почувствовала, как содрогнулись его колени, и увидела, как судорожно исказилось его лицо и как сжались его пальцы, словно впиваясь ногтями в грудь. Девушка, подумав, что так она скорее убедит странника, простерла к нему руки и зарылась лицом в его рясу, орошая ее горючими слезами. Постепенно руки странника ослабевали, и наконец он, склоняясь к девушке, открыл ей свои объятия. Но вдруг, весь затрепетав, отпрянул в сторону и оттолкнул ее от себя с такой силой, что она чуть не покатилась по полу. Голова Бургундочки ударилась о каменные плиты, а странник, осенив себя крестным знамением и воскликнув: «Защити меня, брат Франциск!» — выскочил в окно и в мгновение ока исчез из виду. Когда Бургундочка поднялась с полу, потирая ушибленную голову, единственное, что напоминало о страннике, была смятая соломенная подстилка.

2

Весь день провела Бургундочка за шитьем, мастеря себе рясу из мешковины — той ткани, в какую обычно одевались крестьяне и батраки на виноградниках. Под вечер вышла она за ворота и вырезала себе из боярышника палку для посоха; сходила на кухню и из кучи веревок выбрала самую толстую; потом снова поднялась к себе и начала медленно раздеваться, аккуратно складывая на кровати различные принадлежности своей одежды.

В XIII веке мало кто носил льняные рубашки. Это было роскошью, которую могли себе позволить разве только члены королевской семьи. На Бургундочке был домотканый лиф, надетый прямо на тело, и нижняя юбка из еще более грубой ткани. Сняв лиф, она распустила волосы, обычно скрываемые под чепчиком, и они золотистым потоком упали на ее белые хрупкие плечи. Взмахнув ножницами, всегда висевшими у нее на поясе, она безжалостно вонзила их в эту буйную поросль, и легкие пряди стали плавно опадать вокруг, как опадают с куста цветы под порывом ветра. Ощупав голову и убедившись, что она подстриглась достаточно коротко, Бургундочка подровняла то там, то здесь торчащие прядки; затем разулась; распустив пояс юбки, стала надевать рясу, поддерживая юбку зубами, чтобы не оставаться совсем голой; скинула с себя наконец и этот последний предмет женского туалета, подпоясалась веревкой, завязав ее на три узла, как это было у странника, и взяла в руки посох. Но тут ей в голову внезапно пришла новая мысль, и, подобрав с пола раскиданные повсюду пряди волос, она перевязала их своей самой красивой лентой и повесила в изголовье кровати у ног грубоватой свинцовой статуэтки Божьей Матери. Подождав, пока совсем не стемнеет, она вышла на цыпочках из своей комнаты, на ощупь спустилась по ветхой лестнице, вошла в комнату, где ночевал странник, открыла окно и выпрыгнула наружу. Она припустила с такой прытью, что, когда начало светать, была уже в трех лигах[97] от хутора на дижонской дороге возле овчарен.