Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века

Утомленная, едва дождавшись, когда выведут стадо, бросилась она в стойло и, вытянувшись на овечьей подстилке, еще хранившей тепло, проспала до полудня. Проснувшись, она решила обойти стороной Дижон, где кто-нибудь из постоянных покупателей отца мог ее опознать.

Так и повелось с этого дня, что она старалась выбирать уединенные деревни, глухие хуторки, где просила Христа ради подать ей охапку соломы на ночь и корку хлеба на ужин. По дороге она творила про себя молитву, а когда останавливалась на отдых, опускалась на колени и молилась вслух, сложив руки так же, как это делал странник. Память о нем ни на мгновение не покидала ее, и она непроизвольно подражала во всем его действиям, добавляя другие по своему разумению.

Половину хлеба, который ей подавали, она всегда прятала, а на следующий день отдавала какому-нибудь бедняку, встреченному ею по дороге. Если ей давали деньги, она спешила раздать их нуждающимся, ибо помнила, что, как рассказывал странник, блаженный Франциск Ассизский не дозволял своим братьям иметь при себе отчеканенную монету.

Постепенно Бургундочка свыклась с такой жизнью, и в ней развился необыкновенный дар красноречия. Она могла толковать о Господе, об ангелах, о Небесах, о милосердии и Божественной любви, говоря при этом такое, что и сама удивлялась, откуда она все это знает, и люди, собравшиеся вокруг, слушали ее восхищенно и растроганно. Куда бы ни приходила она, повсюду ее обступали женщины, дети хватались за края ее хитона, а мужчины носили ее на руках. Следует заметить, что все принимали ее за хорошенького мальчика, — никому и в голову не приходило, чтобы девушка могла так мужественно противостоять ненастью и разнообразным опасностям, которые подстерегают путника в пустынной местности. Короткие волосы, темный цвет лица, загоревшего на солнце, ноги, огрубевшие от хождения босиком, делали ее похожей на паренька, а грубая мешковина скрывала округлость ее форм.

Благодаря переодеванию она чувствовала себя в безопасности, даже если ей на пути попадались буйные толпы солдатни или же шайки разбойников; разве что ее раз-другой вытянут ремнем — род шутки, в которой не могли себе отказать солдаты. Многие сочувствовали этому смиренному отроку, угощали его вином и давали деньги; другие смеялись, но ни разу никто не посягнул на ее свободу и жизнь.

Как-то в лесу Фонтенбло[98] довелось Бургундочке пережить ужасную ночь, когда она расположилась на ночлег под деревом, не заметив, какой страшный плод раскачивается на его ветвях, пока ноги повешенного не коснулись ее лица. Тогда, сделав над собой нечеловеческое усилие, вырыла она яму с помощью одного лишь посоха и собственных ногтей. Сняла с дерева труп с вывалившимся языком и вылезшими из орбит глазами, уже исклеванный воронами и сойками, и, как могла, собрав все силы, предала его земле. В ту ночь она видела во сне странника, который благословлял ее.

Но испытания, выпавшие на ее долю, длительный пост, жестокое умерщвление плоти, суровая и непривычная жизнь подорвали силы Бургундочки, и ее здоровье начало ослабевать, когда однажды она подошла к большому городу, который, как она узнала, расспросив крестьян, работавших в поле, оказался Парижем.

И она решила идти в Париж, надеясь, что, может быть, здесь живет ее странник и что она, может быть, случайно встретит его и ей удастся его упросить предоставить ей убежище, подобное тому, которое Клара дала своим дочерям, — монастырскую келью, где она могла бы завершить покаяние и со спокойной душой умереть. Рассудив таким образом, углубилась она в тот лабиринт изогнутых, грязных и узких улочек, каким был в те времена Париж.

Необыкновенная растерянность охватила Бургундочку. В этом огромном многолюдном городе, где на каждом шагу ей попадались лавочники, менялы, ростовщики, суровые священнослужители, проходившие мимо нее, даже не повернув головы, ни у кого не осмеливалась она попросить пристанища на ночь и куска хлеба, чтобы утолить голод. Высокие дома, островерхие крыши, шумные площади — все внушало ей страх.

Весь день бродила она, как неприкаянная, по улицам, заходила в церкви помолиться, затягивала потуже веревку на поясе, чтобы не так чувствовался голод, а на заходе солнца, когда ударил колокол, возвещавший вечернюю зарю, у нее словно что-то оборвалось в груди, и, почувствовав необыкновенную тоску, она принялась тихонько всхлипывать, в первый, быть может, раз помянув добром свой хуторок, где у нее всегда было вдосталь хлеба, а на ночь покойная постель. Едва лишь эти грустные мысли промелькнули в ее голове, она заметила приближающуюся к ней старушонку с крючковатым носом и злыми глазками, которая, подошедши к ней, осведомилась вкрадчивым голосом, как случилось, что такой хорошенький мальчик в столь поздний час оказался один на улице, и не нуждается ли он, как ей это сдается, в ночлеге.

— Матушка, — отвечала Бургундочка, — если бы ты предоставила его мне, ты оказала бы мне величайшую милость, потому что я действительно не знаю, где мне переночевать сегодня, и, кроме того, у меня не было во рту ни крошки уже целые сутки.