Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX — начала XX века

— Но почему, несчастная сестра моя? Назови мне причины, ну хотя бы одну. Скольких приговоренных выпало мне на долю наставить на путь истинный, и только ты молчала, не богохульствовала, не проклинала. Уж лучше бы ты проклинала… Я знаю, что бесполезны были все просьбы, мольбы, кропила, молитвы, святые мощи; знаю, что бес не покинул тебя, потому что ты не захотела этого, и, так как Бог, который не по твоей воле создал тебя, не может спасти тебя вопреки твоему желанию, нечистый дух все еще пребывает в лоне твоем. Не было у меня намерения принуждать тебя, я лишь прошу, я умоляю, если хочешь — на коленях, объясни мне твою слепоту. Ты была красива, а сейчас ты страшна; ты была знатной и богатой, а сейчас ты хуже уличной; ты была доброй и честной, а стала позором и стыдом всех женщин… Какой монетой платит тебе проклятый? Какое постыдное счастье дает он тебе взамен того, чем ты жертвуешь ему?

Искривив рот и хрипло застонав, ответила одержимая бесом:

— Раз уж ты так хочешь узнать, я скажу тебе. Не думай, что в эти мгновения во мне сидит тот, кого ты называешь злым духом. От заклинаний и святых мощей он очень страдал и отлетел от меня. Но я знаю, что он вернется, я знаю, что, когда меня сожгут, мы соединимся навеки.

— Какой ужас! — крестясь, воскликнул монах.

— Слушай, — продолжала бесноватая. — Тебе небезызвестно, что в свете я была первой дамой, все превозносили меня за красоту, почитали за благородство, страстно желали из-за богатства и восхваляли за скромность. Все эти сокровища приписывали мне кавалеры и поклонники, но ни один из них не сумел заставить меня оценить его достоинства. Они толклись под моими балконами или у меня дома, а я их презирала, потому что моя душа, воспарившая высоко, жаждала втайне кого-то куда более значительного, принца, монарха, необычного существа, неведомого и самого прекрасного. Случилось так, что одна моя двоюродная сестра, которая только что облачилась в грубую одежду кармелиток и которую я навещала, стоя обычно у оконной решетки, как-то восторженно рассказала мне о предстоящем обручении ее с Иисусом, о том, как обмирает она в объятиях своего Небесного Супруга, о небывалом экстазе, о ничтожности всех земных любовных чувств и переживаний в сравнении с этим. Ее рассказы все перевернули во мне, и я стала набожной и предалась умерщвлению плоти, и это заставило поверить всех, и первую меня, будто я испытываю твердую, непреодолимую склонность к монашеству. Между тем душа моя разрывалась от тоски, беспокойства и отвращения, и однажды, в порыве откровенности, я сказала своей сестре-монахине: «Я уже не завидую тебе. Я слишком горда, чтобы желать Супруга, которого нужно делить с несчетным количеством жен. Именно сейчас в сотнях монастырей и в тысячах келий твой Нареченный пребывает с другими женщинами. Я презираю все то, что принадлежит не мне».

— Дьявольская гордыня! — застонал монах. — Искуситель внушил тебе эти безумные слова!

— Той ночью, — продолжала Доротея, — когда я собиралась лечь почивать и снимала с волос сеточку, вот тут-то и является мне…

— Страшное чудище?

— Юноша бледный и печальный, но красивый, очень красивый.

— Он явился в облаке зловонной серы? Он был козлоногий?

— Нет, он явился в нимбе красноватого света над вьющимися белокурыми волосами.

— Пресвятая Дева! Несомненно, это был инкуб.

— Инкуб? — повторила, удивившись, Доротея.

— Так мы называем дьявола, когда он принимает облик мужчины, дабы осквернить женщину и насмеяться над несчастной, подобной тебе.

— Ни о каком осквернении и насмешке и речи быть не может, ведь мы всю ночь провели в целомудренных разговорах. Он поведал мне свою жизнь день за днем; я узнала, что он наследный принц, изгнанный из царства своего отца из-за минутного непослушания, и что, в то время как отца его все славят, с обожанием произнося его имя, сына-мятежника ненавидят и осыпают проклятиями. Когда я узнала, что его никто не любит, когда я прониклась его безмерным несчастьем, я почувствовала, что люблю его, и возмечтала о том, чтобы моя любовь восполнила все утраченное им, даже царство славы. На рассвете он ушел, но вернулся следующей ночью, захватив с собой флакончик с благовониями, которыми он натер ступни мои и ладони, и я вылетела через окошко. Мы пересекли обширные пространства и, опустившись на землю, вошли в очень глубокие, разверзшиеся в лоне высоких гор пещеры, своды которых казались усыпанными алмазами. Там теснилась огромная толпа, признававшая власть моего господина, и у подножия его трона толпилось множество прекрасных женщин, куртизанок, королев и богинь, от златокудрой Венеры и смуглой Клеопатры до ненасытной Мессалины и самоубийцы Лукреции.[90] Я словно бы почувствовала в своем сердце уколы ревности, но тут я увидела, что он равнодушно, ни на кого не глядя, отстранил всех, и услышала: «Не бойся, я не похож на Другого, я не создан для всех… Я принадлежу тебе, Доротея, но и ты принадлежишь мне в жизни и в смерти». Каждую ночь, когда било двенадцать, я ждала его, и шла за ним, и была счастлива.