Чёртов палец

В дачной жизни Навроцкого и Лотты на первый взгляд мало что изменилось. Лотта по-прежнему обитала у себя наверху, и о каких-либо переменах в этом порядке никто из них речи не заводил. После возвращения из Борго между ними установились как будто даже более сдержанные отношения, но они продолжали говорить друг другу «ты» и обращались как близкие друзья. Впечатление это между тем было чисто внешним. Оба они явственно чувствовали, что недолго осталось им опираться на привычное основание, что вот-вот упадут они в скрытое пока от них, сладостно манящее вещество новой жизни, что ход событий определится чем-то высшим, чем-то, что сильнее их собственных желаний, и в отсрочке этого падения, в его предчаянии они, точно дети, у которых в заветной коробке спрятана шоколадная конфета, находили особое, тайное удовольствие.

Встречаясь с Лоттой за завтраком, Навроцкий целовал её в щёку и после непродолжительной беседы за столом уезжал в город. Вечером, когда он возвращался, она, как и прежде, приходила послушать его игру на пианино. Она привыкла к запаху его сигар, ей даже нравилось быть рядом, когда он курил, вдыхать исходившее от него благоухание, видеть вспыхивающие и тлеющие на конце сигары продолговатые кристаллики пепла. Она уже знала его привычки, легко угадывала его желания и с каждым днём всё незаметнее для себя воспринимала его фигуру как органическую часть своей жизни. Иногда ей начинало казаться, что эти дни и вечера будут всегда, что вечны и печальная музыка в полумраке освещённой свечами комнаты, и терпкий аромат гаванской сигары, и мягкое, удобное кресло под ней, и стрекотание сверчка где-то в глубине дома, и немое, задумчивое покачивание липы в сумерках за окном… И в то самое мгновение, когда она ловила себя на мысли о вечности, её вдруг охватывал страх — страх, что вот-вот раздастся бой часов, зазвенит где-то церковный колокол, стукнет буря в окно — и исчезнет, развеется как дым этот зыбкий, ускользающий сон…

Навроцкому нравилось наблюдать за Лоттой со стороны, смотреть, как она рисует в саду, как ест яблоко, как при свете свечи тихо сидит в кресле и внимает его игре. Иногда ему казалось, что в каком-то далёком прошлом он уже видел это лицо, эти губы, глаза, но вспомнить, когда и где это было, не мог. И тогда он приписывал это чувство загадочным свойствам мозга, странной иллюзии, когда мы почему-то начинаем подозревать, что раньше уже переживали какое-то событие. Кто знает, быть может, она напоминала ему увиденное на какой-нибудь картине в Эрмитаже женское лицо или портрет, выставленный в витрине фотографического ателье?..

2

Как-то в один из погожих дней, когда находиться на воздухе бывает много приятнее, нежели оставаться в стенах жилища, Навроцкий и Лотта лежали в высокой траве и смотрели в небо. Сухой, тёплый ветер незлобно колыхал вокруг них былинки. В душистой зелёной гуще возились и гудели сонмы невидимых насекомых. Суетливые чибисы гуляли у края леса по вытянутой пролысине и с писком что-то выискивали в обнажённой земле. Медлительные, любопытствующие кроншнепы, кивая длинными носами в сторону людей, перелетали из одного конца луга в другой. Лотта встала, поправила волосы, одёрнула платье и принялась собирать цветы для букета. Навроцкий, приподнявшись на локте, с травинкой в зубах, смотрел, как она это делает; босая, в простом летнем платье, с распущенной наполовину косой, она нравилась ему ещё больше. На краю поляны, вспугнув стайку чибисов, она остановилась, присела и стала что-то разглядывать в зарослях жёлтых цветов.

— Что там? — спросил Навроцкий.

— Иди сюда! — махнула она рукой. — Смотри, эти пчёлы словно пьяные.

Он присел подле неё. В ядовито-жёлтых бутонах и впрямь, шатаясь и падая, как студенты после попойки, ползали пчёлы.

— Они, верно, напились забродившего нектара и охмелели… Ты прежде не видела пьяных пчёл?

— Нет. А ты?

— Видел. Ещё в детстве… в нашем имении… на цветущих колючках в дальнем углу сада… Они так же смешно ползали, как эти… точно нанюхались кокаина. Некоторые вцепились в колючки лапками и дремали. Щёлкнешь по колючке пальцем — и пчела начинает медленно шевелиться, как будто со сна…

— Как странно…

Его сводила с ума эта трогательная неопытность в ней, это тихое, задумчивое «как странно», когда она чему-то удивлялась. Он обнял её, и они снова повалились в густую траву. Он был совершенно счастлив. Кругом всё благоухало, и, хотя запахи уже не были такими свежими и тонкими, как весной, — пахло серединой лета, зрелостью трав — и многие цветы уже давно отцвели, природа по-прежнему щедро раздавала всё новые и новые дары.

— И я как будто пьяна… — тихо сказала Лотта, закрыв глаза, — пьяна от счастья.

Навроцкий положил руку на её маленькую гладкую ладонь, и они снова долго лежали, устремив взоры в нагую, лишь слегка прикрытую недолговечной материей медленно плывущих облаков синеву.