Чёртов палец

Увидев её светлое лицо, ясные, весёлые глаза, прочтя в них искреннюю радость его приезду, Навроцкий поспешил отвернуться. Не проронив почти ни слова, он выпил чашку чая из ещё не остывшего самовара и, сославшись на усталость, ушёл к себе.

Наступившая ночь далась ему нелегко: перемежаемые беспокойными минутами пробуждения сны проходили перед ним вереницей кошмаров. Утром он проснулся с головной болью, и, как только вспомнилось ему случившееся накануне, чувство жгучего стыда, точно холодным штыком, пронзило его с новой силой. Он долго лежал в постели, не решаясь подняться и выйти из комнаты. Ему казалось, что он ни за что не сможет посмотреть Лотте в глаза. Возможно, ему было бы легче, если бы он мог считать эту измену случайной, une affaire de canape[27], но он не мог. Анна Фёдоровна занимала в его сердце своё, отведённое только ей, место, и лишить её этого места он был не в силах. Тем тяжелее было думать ему о Лотте и о любви их, чистой, до сих пор ничем не омраченной.

Он подошёл к окну и долго смотрел на Лотту, сидевшую в саду за мольбертом. Она глядела куда-то вдаль и изредка, точно вдруг вспоминая о своей работе, делала движения кистью. Он спустился в сад и приблизился к ней.

— Как сегодня тепло! — сказала она, не оборачиваясь, когда заслышала его шаги. — Смотри, как струится воздух над полем. Чувствуешь, как тёплый ветер прикасается к щекам? Лето прощается с нами. Это его последний поцелуй.

Навроцкий обнял её за плечи, и если бы она в этот момент обернулась, то увидела бы в его глазах слёзы.

— Знаешь, я не могу сейчас на тебе жениться… — сказал он тихо, поглаживая ладонью её волосы.

— Это не нужно. Я всё понимаю… Для меня это не важно… Главное, что мы вместе…

И ещё горше сделалось ему от этих её слов.

— Я был у матери… — вздохнул он тяжело. — Она лишит меня наследства, если я женюсь…

— На мне?

— Да.

— Ты мне дороже всех денег на свете, — сказала она, обернувшись к нему.

Он отвернулся, не выдержав её взгляда.

— Человеку ведь немногое нужно… Разве ты этого не знаешь?

— Да, знаю, но…

— Нет-нет, я всё понимаю… Неразумно терять то, что принадлежит тебе по праву, ведь так?

— Во всяком случае, всегда находятся люди, готовые ради денег стать несчастными, — не сразу ответил Навроцкий.

И вдруг оба они вскинули головы: там, в вышине, перечеркнув небо и непрерывно гогоча, куда-то на юго-запад летела стая гусей…

5

То, что случилось с ним в Петербурге, с каждым днём отгораживалось от него всё более плотной пеленой тумана, и Навроцкий мало-помалу обретал душевное равновесие. Если же нежелательные мысли начинали настойчиво стучаться в голову, он садился за пианино, погружался в музыку и забывался. За исключением этих всё более редких тревожных минут, ничто не омрачало его существования. Он понемногу укреплялся в мысли, что, несмотря на угрозы и сопротивление Екатерины Александровны, должен как можно скорее обвенчаться с Лоттой. Любовь этой девушки с каждым днём значила для него всё больше, затмевая собой не только возможную потерю наследства, но и все другие радости и печали жизни; да и не верилось ему в глубине души, что мать могла поступить с ним так бессердечно.

Несколько дней подряд Навроцкий не уезжал в Петербург, и всё это время они с Лоттой были с утра до вечера вместе. Стояла тёплая, сухая погода, и в эти благословенные и, по всей вероятности, последние деньки бабьего лета они старались как можно больше времени проводить на свежем воздухе, словно желая напоследок надышаться им впрок. Но неумолимое приближение осени, настоящей, холодной, дождливой, всё явственнее ощущалось в природе, отзываясь в душе каждого из них щемящей ноткой. Так же, как любая сулящая новые радости перемена часто внушает человеку и опасения, и боязнь изменить порядок вещей, так и мысль о необходимости переселения в город приятно возбуждала и в то же время пугала их. Однако ход событий, так или иначе влияющих на их жизнь, в скором времени стал определяться вовсе не листками календаря, не изменениями в природе, не предстоящим переездом и даже не собственной их волей…

6

По случаю окончания дачного сезона Леокадия Юльевна затеяла бал-маскарад. Получив от неё пригласительный билет, Навроцкий тут же бросил его в мусорную корзину: так далёк он был мыслями от всего, что намекало на светскую жизнь. Но почти одновременно с почтальоном, вручившим ему письмо графини, в Осиную рощу явился посыльный с запиской от Маевского, в которой тот просил князя непременно приехать на бал-маскарад. Константин Казимирович хотел сообщить Навроцкому нечто чрезвычайно важное и предупреждал, что разоблачит некую причастную к железнодорожной афере особу. Эта записка и решила вопрос, ехать ли ему на бал. Обвенчаться с Лоттой он надумал после бала.