Чертова погремушка

Я могла убить ребенка и дать ей несколько лишних месяцев жизни. Ее обследуют, не найдут никаких метастазов, а беременность вдруг замрет – так бывает. Догадается или нет? Наверняка догадается. Нет, нельзя. Я зажмурилась, не позволяя жизненным силам маленького тельца побежать к голубой кляксе.
Открыв глаза, я увидела, как Костя наклонился к Линке, касаясь губами ее щеки. Они что-то шептали друг другу сквозь слезы, что-то доказывали, просили, объясняли и обещали. Я почувствовала себя лишней, встала и тихонько ушла, закрыв входную дверь своим ключом.

На трамвайной остановке рядом со мной притормозило такси, я залезла на заднее сиденье и проплакала всю дорогу. Таксист поочередно предлагал мне упаковку бумажных носовых платков, пачку сигарет и бутылку минералки, но я упорно трясла головой, и он оставил меня в покое, только сделал музыку потише.

Пожалуй, впервые за последние месяцы я обрадовалась, что Никита дома. Остаться сейчас одной, в пустой квартире было бы просто невыносимо. Присутствие рядом живого человека делало ледяную хватку страха и отчаяния не такой безжалостной.
Посмотрев на мое лицо, Никита не стал ни о чем спрашивать. Он накрыл на стол, достал из холодильника бутылку водки. Я терпеть не могла водку, но неожиданно обрадовалась ей, как будто это был волшебный эликсир жизни.
Я пила рюмку за рюмкой, морщась, заедая огромными кусками мяса. Лицо горело, действительность пульсировала, то отдаляясь, то надвигаясь громадной массой. В какой-то момент, захлебываясь истерическими рыданиями, я рассказала Никите о Линке, а потом долго всхлипывала в его объятиях. И мы долго занимались – нет, не любовью, это был примитивный, грубый секс, единственным смыслом которого было отрицание смерти. Таким занимаются в окопе после боя или на краю гибели.
Потом я долго обнимала унитаз, Никита придерживал мою голову, не обращая внимания на мои стоны и визгливые требования, чтобы он оставил меня в покое. Из реальности с шелестом выпадали куски, я вдруг обнаружила себя лежащей на кровати, которая плыла, покачиваясь, в межзвездном пространстве, Млечный путь завывал вьюгой, где-то вдалеке мой голос снова пел «Элегию». Откуда-то доносились мерные, медленные шаги, и это было очень страшно, это было то, что страшнее смерти – небытие. И сон, в который я провалилась, был таким же, как небытие. Черный омут без дна.
Проснулась я далеко за полдень. Никита давно ушел, но кто-то смотрел на меня, пристально, в упор. Дверца шкафа почему-то оказалась открытой. Царица ночи все в том же темно-синем платье стояла за зеркальным стеклом, приблизив к нему лицо и прижав ладони с той стороны. Она словно пыталась выбраться из зазеркалья, протиснуться сквозь тонкую грань, отделяющую ее от реального мира. Мне показалось, что поверхность зеркала растягивается, выпячивается в мою сторону, как эластичная пленка. Вскочив с кровати, я с грохотом захлопнула дверцу и повернула ручку-ключик.