Чертова погремушка

Царица ночи молчала. Отступилась – или задумала что-то другое?
Я зашла в ванную, почистила зубы, стараясь не смотреть в зеркало, вымыло лицо. И все-таки взгляд невольно поднялся выше.
Взвизгнув и не закрыв кран, я выскочила из ванной и захлопнула дверь. На мне была сиреневая ночная рубашка. Мое отражение было одето в синее.
И что теперь? Я больше не смогу смотреться в зеркала? Вспомнилась сказка, которую нам с Костей когда-то читала бабушка. Воображалистую девочку за что-то заколдовал волшебник, и, чтобы расколдоваться, она целый месяц не должна была смотреть на себя в зеркало. Вместо зеркала у нее был какой-то мальчик, который говорил: у тебя лицо грязное или бант сполз. А потом она танцевала с закрытыми глазами в зеркальном зале и свалилась со сцены.
Впрочем, мне это все равно не могло помочь. Ведь, проснувшись, я вовсе не смотрелась в зеркало. А это значит, что она может выйти из любого, даже если я буду просто проходить мимо, отвернувшись или зажмурившись.
Медленно, как загипнотизированный кролик, идущий в пасть к змее, я прошла мимо зеркала в прихожей.
Не смотри!!!
Я скосила глаза.
Странно скособочившись, еле-еле переставляя ноги, там ковыляла всклокоченная Лена Белкина в сиреневой ночнушке.
Коленки дрогнули, подогнулись, я плюхнулась на пол и тихонько заскулила. Скулеж набирал обороты и уже вот-вот должен был перейти в завывания, когда зазвонил телефон.

Костя, который, похоже, не простил мне отказа «вылечить» Линку, сухо отрапортовал: в Песочном все в порядке. Ее положили в отдельную палату, назначили уйму анализов и обследований. Рассказав, как доехать и найти, если захочу навестить, он отключился.

На ватных ногах я добралась до дивана, свернулась клубочком и лежала, пока не вернулся Никита. Он удивился, но расспрашивать не стал, только заставил одеться и поесть. Кое-как затолкав в себя вчерашнее тушеное мясо с картошкой, я снова отправилась на диван. Никита, с минуту постояв в дверях гостиной и посмотрев на меня, вернулся на кухню, помыл посуду и ушел в кабинет. Это была первая ночь, которую мы провели врозь: я на диване в гостиной, а он на моей бывшей кровати в моей бывшей комнате. Пару дней назад я была бы этому только рада, а теперь меня мучила какая-то липкая, вялая то ли обида, то ли досада, похожая на сырость, сочащуюся по стенке погреба.
Я окончательно перестала понимать, чего хочу. Меня словно разрывало в лоскуты – медленно и тягуче. Единственное, что я сознавала четко – это то, что слияние с Царицей ночи, к которому я так стремилась последние месяцы, означает для меня гибель. Но мысль о том, что я должна отказаться от того, что внутренне уже стало моим, была просто невыносимой.
На следующее утро я сползла с дивана – невыспавшаяся, разбитая, словно всю ночь грузила уголь, – и осторожно подошла к зеркалу в прихожей, обойдя мамин шифоньер и отвернувшись от него. Зеркало отразило мою измученную физиономию с темными кругами под глазами. Я стояла и разглядывала себя и вдруг вздрогнула. Царица ночи появилась в зеркале неожиданно. Если раньше я видела ее вместо своего отражения, то теперь она стояла в глубине зеркальной прихожей, за спиной растрепанной фигуры в ночной рубашке.
Я резко обернулась, но в реальной прихожей никого не было. В зеркале Царица ночи спокойно улыбалась, издали глядя мне в глаза, и даже не пыталась приблизиться. И в ванной, и в шкафу – теперь она ждала меня во всех зеркалах. Нас было трое: я, мое обычное отражение – и она.
Если раньше я хоть как-то пыталась понять дьявольскую логику, то теперь бросила это бессмысленное занятие. Потому что это была логика совсем другая, нечеловеческая, абсурд, иррациональность. Добивался ли он от меня чего-то или просто мстил за строптивость – ведь я же осмелилась наброситься на него с воплями. Может, он просто изощренно мучил меня? Может, это и есть ад – это, а не пыльная травяная безвременность, морок которой он подсунул мне в коме?
Петь – это стало запредельной навязчивой идеей. Сколько раз уже меня выкручивало и ломало, сколько раз казалось, что хуже быть не может. Оказывалось, я ошибалась. Это напоминало бородатый анекдот про оптимиста и пессимиста. Пессимист говорит: ну, хуже уже не бывает. А оптимист радостно: нет, бывает, бывает.
Эта яркая картинка – я на сцене – постоянно стояла перед глазами. В голове без конца пел мой голос – так прекрасно, как просто не бывает. Тело хотело только одного: вдох, мгновенное напряжение глубоких мышц живота, диафрагма поднимается, связки свободно дрожат, резонаторы ловят чуть слышные колебания и превращают их в мощный звук, омывающий, ласкающий, заставляющий отзываться каждую клеточку.
Откуда я все это знала – ведь я же не училась музыке и пению? Да оттуда же, откуда все – без исключения! – оперные арии и романсы.
Остатки разума понимали, что безумие пройдет, как только я сдамся окончательно и скажу «да». И если несколько дней назад я не могла дождаться этого момента, то теперь упиралась всеми лапами, зная, что долго удержаться все равно не смогу. И все время вспоминала сон, который снился в Пятиреченском: как я вишу над пропастью, уцепившись за сухую ветку.

Навестить Линку я решилась только на четвертый день. Костя каждый вечер звонил и сухо докладывал, как обстоят дела. Обследуют. Делают анализы. Думают, что делать. Я сказалась больной – мол, простыла, боюсь заразить Линку. Не знаю, поверила ли она – я звонила ей и сказала то же самое, – но Костя точно не поверил.

Никита хотел меня отвезти, но я отказалась – вместе съездим потом, а сначала я одна. День был хмурым, серым и тоскливым. Вытряхнувшись из автобуса, я прошла мимо маленькой желтой часовни у входа к таким же хмурым, серым и тоскливым, как день, корпусам. Костя подробно рассказал, куда надо идти, но я, проклиная свой топографический кретинизм, все равно заблудилась.
Наконец нужная палата обнаружилась – угловая на втором этаже. Палата была двухместная, но Линка лежала в ней одна. Мне показалось, что за эти дни она еще больше похудела и осунулась, а наволочка по сравнению с ее лицом казалось желтой и несвежей. На тумбочке стоял начатый пакет все того же яблочного сока, а рядом с кроватью, присосавшись трубкой к Линкиной руке, растопырилась капельница. Кости в палате не было.