Чертово колесо

— Как же ты изнасилованную вытащишь из дела об изнасиловании? — опять удивился Пилия. — Тогда и дела никакого не будет… Что за Бати числится реально? Накол на грабеж? Больше трех не дадут. А за изнасилование — до пятнадцати тянет. Значит, надо майору сказать, чтобы вообще дело Бати закрыл.

— А я о чем говорю? — посветлел Мака. — Он и так хотел с Бати деньги взять. Пусть берет и закрывает. Скажи борову, прошу! Ты его лучше знаешь!

— А сколько открытых дел у майора? — спросил Пилия.

— Список морфинистов. Дело Бати. Дело гинеколога… Еще что-то… Ну, и разрабатывает этого цеховика, Элизбара Кукушвили, отца Кукусика…

— Да майор — главный бандит! — закипятился Пилия. — На нас компромат собирает! Пусть на себя соберет!

Мака пошатался вокруг стола:

— А вдруг, если поможем ему украсть цеховика, он оставит нас в покое?

— Нет, — отрезал Пилия. — Ты помогай, если хочешь, я не намерен. Все, ложусь, плохо мне.

Едва передвигая ноги, он добрел до дивана и рухнул на него. Стягивая ботинки и проверяя, рядом ли пистолет, он громко сказал Маке, уходившему в ванную:

— Пусть все дела закрывает! И катится к чертовой матери.

— А как Сатану выпустим? — спросил Мака из ванной.

— Просто, — вытягивая гудевшие ноги, пробормотал Пилия. — Он в одиночке? В камере браслеты откроем, скажем ему, чтоб бежал, когда вести его через приемную будем — и все.

— Там же дежурный!

Да, за стеклом. Пока он оттуда вылезет, Сатаны и след простынет. Пусть он нас прямо в приемной открытыми наручниками ебнет, а сам бежит. Там улица в десяти метрах… Или при перевозке… Мы ведь повезем его на экспертизу… В общем, кто его знает… кто кого когда повезет… довезет… завезет… — стал задремывать Пилия, Мака выключил свет и пошел на кухню — варить для матери куриный суп, который рано утром надо отвезти в больницу. Мать умирала долго и трудно, то оживая, то увядая, словно замирая. Сестра замужем в Кутаиси и могла приезжать только изредка. Все надо делать самому. Была бы Нана — стало бы лучше, легче.

«Да какое там… Она даже не захотела со мной выйти погулять… У нее есть любовник, который тоже в списке… А с ним что делать?» — чистя луковицу, думал Мака, еще не осознав портфеля с деньгами и сумки с золотом.

Максимум, что ему удалось пока взять из всего списка — это вонючие две тысячи, которые заплатил за Шалико Сванидзе его дядя Гоча. Черт тогда дернул говорить, что знаком с ним! Вот Гоча и позвонил: «Как дела? Это мой племянник… Как коллега… Больше нету… Прошу… У отца инфаркт…» Пришлось взять этот мизер. Недаром майор всегда говорит, что лучше всего курдов-езидов ловить, за них никто по телефону не просит, и они сразу живыми деньгами платят, сколько скажешь, а наши норовят звонками и знакомствами откупиться… Вообще, если слушать майора, выходит, что главное свойство нашего легкомысленного народа — обвинять во всех своих бедах всех, кроме себя. Всегда виноваты все вокруг — персы, османы, монголы, большевики, абхазы, только не мы, ибо мы хорошие и умные, а все плохие и глупые, поэтому лишь мы знаем, как жить, а никто другой не представляет. «На самом деле — проблема в нас самих, в нашем безделье, лени, воровстве, тяге к кайфу и куражу. Выпендреж раньше нас родился и позже нас умрет, если мы за ум не возьмемся!» — внушал майор своим сотрудникам на пятиминутках.

В итоге — две тысячи рублей и еще немного от машины лысого Серго. И труп Анки — вот и весь навар со списка. Если Пилия уйдет, то и ему, Маке, надо уходить. С Пилией было надежно — всех и все знает, всюду вхож, со всеми знаком. А без него будет плохо. Дадут в партнеры Сико или Нодара, иди и работай с ними!.. Сико скоро шестьдесят, еле ходит, диабет, а Нодар пьет и месяцами сидит на больничном… Мака бросил морковь и рис в закипевший бульон, пошел налить себе стопку.

Пилия храпел на спине.

«С утра дел много, — подумал Мака, выпив и возвратившись на кухню. Бульон кипел вовсю. Ждать надо было минут тридцать, и он присел на стул, перебирая в уме, что предстоит завтра делать: ехать к ювелиру, выпускать Сатану, решать вопрос Наны… Ну, и вообще…

Главное: уходить вслед за Пилией или оставаться? А вдруг бизнес не пойдет? Из органов ушел, никуда не пришел. Что потом? Обратно в эту стаю не вернешься — не примут. Да и майор еще не отпустит… Досье на всех лежит, хотя сам Мака мог бы такое о майоре рассказать, что даже у битого прокурора Рухадзе лысина дыбом встанет. В транспортной было тихо-мирно, по-домашнему. Никакой крови, убийств. Ларьки, платки, простыни-наволочки. Составы воровали и угоняли другие — высшие — чины, а Маке доставались одни ошметки. И тут не густо. В деньги в портфеле почему-то не верится.

И он, процедив бульон, не поленился пойти в комнату и посмотреть — портфель и сумка тихо стояли возле стены, а на диване лежал Пилия, положив во сне пятерню на рукоять пистолета.

48