Червь Уроборос

Карлик кривлялся перед ними к вящему удовольствию лордов Витчланда и их гостей, если не считать его шутку над Коринием и принцем, которых он назвал двумя павлинами, столь подобными друг другу в своих нарядах, что невозможно отличить одного от другого. Эта шутка несколько рассердила их обоих.

Сердце короля смягчилось под действием вина, и он сказал Гро:

— Веселись, Гро, и не сомневайся, я выполню данное мною слово и сделаю тебя королем в Зайё Закуло.

— Повелитель, я ваш навеки, — ответил Гро. — Но, думается мне, не гожусь я в короли. Думаю, мне всегда лучше удавалось распоряжаться удачей других людей, нежели своей собственной.

При этом герцог Корс, развалившийся на столе в полудреме, выкрикнул громким и хриплым голосом:

— Поджарь меня черти, если то, что ты говоришь, — не истина! Если твоя удача ускользает от тебя, к чему суетиться? Дайте мне еще вина, наполните до краев. Ха! Ха! Опрокинем! Ха! Ха! Витчланд! Когда же наденете вы корону Демонланда, о король?

— Что это значит, Корс? — произнес король. — Ты пьян?

Но Ла Файриз сказал:

— На островах Фолиот вы связали себя могучими клятвами в мире с Демонами, и навеки отреклись от претензий на Демонланд. Надеялся я, что ваша вражда окончена.

— Так и есть, — ответил король.

Корс тихонько хихикнул.

— Хорошо говорите, очень хорошо, о король, очень хорошо, Ла Файриз, — сказал он. — Наша вражда окончена. Дальше некуда. Ибо, взгляните-ка, Демонланд — это спелый фрукт, готовый вот так же упасть мне в рот, — с этими словами он, откинувшись назад, широко открыл рот, держа за одну лапку овсянку[55], приготовленную в собственном соку. Тушка птицы выскользнула из его пальцев и шлепнулась ему на щеку, затем на грудь, и, наконец, на пол, забрызгав подливой его бронзовую кольчугу и рукава его бледно-зеленой рубахи.

Кориний разразился хохотом, но Ла Файриз побагровел от гнева и, хмурясь, произнес:

— Опьянение, господин мой, смешит только рабов.

— Тогда сиди и помалкивай, принц, — сказал Кориний, — покуда мы не обсуждаем твои собственные качества. Что же до меня, то я смеюсь над своими мыслями, а они вполне достойны.

Но Корс вытер лицо и принялся распевать:

Как пью я винны соки,
Печаль на ум нейдет.
На что искать заботы,
Хлопот, сует, работы,
Желаешь или нет,
А все конец придет.

Почто ж нам суетиться?

Мы Вакха позовем:
Не смеет к нам явиться
Печаль, когда мы пьем.[56]

После этого Корс опять тяжело осел на стол. Карлик же, чьи шутки все до сих пор принимали благосклонно, даже когда сами становились их мишенью, подпрыгнул на месте и выкрикнул:

— Слушайте! Чудо! Эта колбаса поет. Подать сюда два блюда, рабы! Вы забыли положить ее на тарелку. В одну просто не влезло столько воловьей крови и сала. Скорее, режьте ее, покуда кожура не лопнула.

— Я сам сейчас тебя разрежу, подлец, — взревел Корс, вскакивая на ноги, и, схватив карлика одной рукой за запястье, другой с размаху ударил его по уху. Карлик взвизгнул, прокусил Корсу до кости большой палец, так что тот ослабил хватку, и под радостный смех гостей выбежал из зала.

— Так глупость бежит перед мудростью, каковая заключена в вине, — промолвил король. — Ночь только началась; принести мне ботарго[57], и икры, и хлеба. Пей, принц. Густое, словно мед, красное трамнийское вино побуждает душу к божественной философии. Сколь ничтожно тщеславие! Оно было бичом Гасларка, все предприятия которого, каковы бы ни были их размах и важность, окончились вот так, ничем. А что думаешь ты, Гро, ведь ты мыслитель?

— Увы бедному Гасларку, — сказал Гро. — Даже если бы он взялся за ум, и даже если бы, против всяких ожиданий, ему удалось победить нас, то и тогда он был бы ничуть не ближе к своей заветной цели, нежели изначально. Ибо встарь в Зайё Закуло у него были еда и питье, сады и богатства, музыканты и прекрасная жена, а дни его проходили в сладкой неге и довольстве. Но, в конце концов, какой бы путь мы ни выбирали, всем нам предстоит уснуть и погрузиться в пучины забвения, коих нелегко избегнуть. Сухие и увядшие листья лавра или кипариса, да щепотка пыли. Ничего более не остается.

— С печалью на челе говорю я это, — сказал король. — Мудрым считаю я того, кто пребывает в покое, как Алый Фолиот, и не искушает богов чрезмерным тщеславием, ведущим к собственному краху.

Ла Файриз откинулся на спинку своего трона, опираясь локтями на его высокие подлокотники и расслабленно свесив кисти рук по обе его стороны. Не опуская головы, он с недоверчивой улыбкой прислушивался к словам короля Горайса.

— Необычайную доброту обрел король в кубке, — сказал Гро на ухо Корунду.

— Думаю, мы с тобой единственные, кто еще не пьян, — шепотом ответил Корунд. — Причиной этому то, что ты пьешь в меру, и это хорошо; меня же хранит трезвым этот аметист на моем поясе, так что я никогда не проявляю чрезмерности в питье.