Чешская рапсодия

— Я пленных не бил, — возразил казак, его белокурые пушистые усы взъерошились.

— Нагайкой охаживаешь только коня да жену, так? — поддразнил Конядра.

Рядом в глубокой задумчивости сидела Зина. Слова Матея, видимо, нарушили ход ее мыслей.

— А в Австрии мужья бьют жен? — спросила она.

Аршину это было на руку. Он ухмыльнулся:

— Мой приятель готов убить любую, если рассердится, а его папаша на женщинах пашет.

Зина удивленно взглянула на Матея. Он улыбался. Зина облизала губы и бросила в Аршина комок земли. Петр весело подмигнул Конядре. Подошла Анна с бутылкой водки. Петр взял бутылку, налил Матею в жестяную кружку.

— Не много ли? — испугалась Анна. — Эдак не он косу, а коса его потянет…

— Это нам на двоих, — ответил Петр.

— Ладно, но тогда и я с вами, — сказала Анна. — Хочу смотреть на вас так же, как вы будете смотреть на меня.

— Тогда начните вы, хозяйка, — засмеялся Конядра, подавая ей кружку.

Анна с серьезным лицом отпила, облизала губы и вернула кружку Матею.

— А я не пью, — покраснев, объявила Зина, откусывая пирог.

Кружка перешла к Ганзе. Он отхлебнул, одобрительно чмокнул и потянул носом.

— Такого нам в плену не выдавали. Прошу прибавки, хозяйка.

— Анна, тут и еще люди есть! — крикнул Малышкин, который сидел неподалеку с группой косарей и девушек. — Вот Семен Иванович хочет горло промочить не меньше твоего австрияка!

Старик был не в духе, в глазах его отражалось нетерпение.

Малышкина поспешила к ним. Зина осталась на месте, задумчиво жуя пирог.

— Мужики, я вам тоже водки дам, — вдруг сказала она. — А капуста у меня как вино, Петр, любишь капусту?

— Не только капусту, — весело ухмыльнулся казак, разгладив пальцем усы.

Трофим Малышкин тяжело поднялся, разминая затекшие ноги. Михаил Волонский тоже встал, оглядел стан косарей.

— Трофим, прямо как в мирное время, — сказал он. — Может, нам так и жить, словно уже мир? А мир от человека работы требует…

— Правильно говоришь, Мишка, — ответил Трофим, оборачиваясь к косарям. — Ну, во имя господне, пошли, ребята! Не видите — Волонскому не терпится увидеть вас на своих покосах…

Анна налила последнюю стопку, заткнула бутыль и поспешила к возам, умышленно пройдя мимо пленных с Петром, чтобы поторопить Зину.

Беда Ганза, коснувшись локтем Матея и напяливая австрийскую фуражку, глухо пробормотал:

— Постарайся выудить что-нибудь у казака. Бьюсь об заклад, все они красновцы.

— Серьезно? — засмеялся Конядра. — Тебе это только сейчас в голову пришло? Постарайся лучше вынюхать, откуда они пришли…

— А я только и делаю, что вынюхиваю. Сдается, нос у меня вытянулся, как у ищейки. А вот ты не забудь прощупать Зину. Она на тебя глядит, как на икону. Женский язык полезнее, чем поповское благословение. Помни, что говорит Сыхра, когда мы окружаем деревню: все время меняйте позиции! Заруби себе это на носу и с богом, командир! Да не смотри на меня так, словно укусить хочешь, вчера ты мне тоже о позиции напомнил, когда о Вареньке говорили…

Старики Волонский и Малышкин не стали больше косить, нашли отговорку: надо, мол, косы править, чтоб косарям времени не терять. Анна с Зиной носили воду и отбитые косы, а между делом помогали девушкам ворошить скошенную траву.

Солнце пекло без устали, все обливались потом.

Аршин Ганза увидел вдали двух всадников. Впереди — огромного роста человек без карабина. Всадники галопом приближались. Беда узнал первого: есаул, который допрашивал его! А второй — Прохор, тот самый, который оглушил его затрещиной и отобрал сапоги. Гром с ясного неба — вдруг узнают? Аршина словно обдало жаром.

— Его благородие Кириченко! — оживленно крикнула Анна Петру.

Петр бросил косу и побежал к есаулу. Аршин не слышал, о чем они говорили, он яростно махал косой, чтобы никто не заметил, как дрожат у него колени. «Если дело обернется плохо, всажу косу в грудь есаулу по рукоятку», — решил он.

Всего несколько минут прошло до возвращения Петра и до того, как есаул с Прохором уехали, но для Ганзы это были минуты страшного смятения, смертной тоски и отчаянной решимости. Он все косил да косил, но косил не глядя, машинально. Кириченко. Это имя он не забудет. Эх, погладить бы Прохору морду нагайкой! На, собака, получай сдачи!

К вечеру все устали. С болью распрямляли спины, чтобы поточить косу. До чего же отвыкает солдат от полезного труда! У Ганзы испортилось настроение. Конядра тоже не мог дождаться, когда Петр крикнет Малышкину, что пора шабашить. Но Малышкин не торопился.

Усмехаясь в седую бороду, все подмигивал снохе — подними, мол, настроение у мужиков! Разрешил дать еще водки. Волонский все думал о своих десятинах нескошенного луга и озабоченно морщил лоб. Дождя, правда, скоро не будет, но Волонскому вовсе ни к чему, чтобы косари вымотались у Малышкина. Старик озабоченно поглаживал подбородок, что вовсе не трогало Малышкина. Волонскому даже казалось, что этот плут подсмеивается над ним.

— Хватит на сегодня, ребята! — не удержался Волонский. — Хватит на сегодня, Трофим! Не видите, что месяц поднялся? Бабы, мы голодны, готовьте ужин, а вы, девки, запевайте, да повеселей!