Чешская рапсодия

— Потом говорит: «Поди прогуляйся по станице». А господин казачий офицер все еще торчит на крыльце, как нищий странник…

Аршин сам себя раззадорил рассказом. Потянул носом, глянул на погасшую цигарку и продолжал:

— Спрашиваю первого попавшегося мальчонку, где живет Харламова Нюра. Оказывается, я стою как раз у ее ворот. Хата хорошая, почти новая. На дворе — молодая бабенка, волосы что вороново крыло. Смерила меня взглядом с головы до ног — видно, не очень-то я ей понравился в мундире государя императора — и спрашивает: «Кто такой?» Я в ответ: «Пленный, работаю у Анны Малышкиной». И — не знаю даже, как это мне на ум взбрело, — спрашиваю, не хочет ли и она нанять нескольких освобожденных пленных? Они собираются в Алексикове, чтобы ехать в Австрию, и жрать им нечего, они рады подработать. Не очень-то она мне поверила, должно быть, я слишком пристально мерил глазами объем ее груди, однако ухмыльнулась и бросила: «А как они сюда попадут?» Я ей уверенно: «Напишу — мы с ними договорились». Она смягчилась: «Человека четыре можно выписать? Бояться им нечего, я их защищу от атамана. Он меня слушает — он-то знает почему» Я говорю: «Это хорошо — наши немного побаиваются, в России они ничего хорошего для себя не видели». — «А ты их успокой, — тут она прямо на шепот перешла, как на исповеди, — красных в селе нет, а казаки далеко, в лесу, и тоже не хотят показываться». Я кивнул, дескать, понимаю, и сделал честные глаза. Это ее, видно, раздражило, она взорвалась: «Конечно, твоей хозяйке и Зинке Волонской казаки помогают сено косить, им-то можно — они из казачьей знати. А по мне, лучше бы здесь большевики были, они бы мне помогли». Я, дурак, невольно свистнул, она даже осеклась, но сейчас же сладеньким голоском проворковала: «Пленный, приведи ко мне своих товарищей — пусть тогда попробуют с меня сено требовать, я их поганой метлой по шеям!» Тут я и подумал: да эта кобылка брыкаться умеет, решит еще, что меня к ней Анна подослала. Нет, говорю себе, Беда, это надо замазать! «Хозяйка, — говорю я, — приведу хоть десять пленных, но, должен признаться, никто меня к вам не посылал, я пошел наобум. На малышкинских лугах говорили, что вы ищете косарей. Если вы не проговоритесь моей хозяйке, пленные охотно придут к вам».

Беда захохотал, довольный собой, и продолжал:

— А Нюра эта хороша, глаза как сливы, и, когда она их на меня пялила, я едва не потерял красноармейскую выдержку. «Значит, твоя хозяйка об этом не знает?» — вскричала она. «Не знает, ей-богу!» — побожился я. Она чуть не заржала, так у ней вдруг поднялось настроение. Позвала меня в избу, натолкала мне за пазуху лепешек и — «ступай, веди своих ребят!» Я и ушел. На крыльце у Малышкиных подъесаула уже не было, и бабка, хотя я ее об этом не спрашивал, прошепелявила, что его благородие уехали. На чем он уехал, не знаю: мой конь стоял под навесом, а остальные все здесь. И ночь была на носу.

Аршин умолк и глубоко вздохнул. Его сияющие глаза говорили, что он с нетерпением ждет, что скажет Матей. Конядра улыбнулся:

— А теперь послушай ты меня!

И он рассказал Ганзе все, что узнал о монастыре св. Иоанна. Аршин моргал, кусал губы, дергал себя за усы.

— Ой, держи меня! — вздохнул он, когда Матей кончил. — Прямо хоть завтра же марш-марш в Филоново…

— Пока казаки на сенокосе, они ничего не предпримут, — успокоил его Конядра. — Я еще Петра хочу прощупать.

— Только не сорвись под конец!

— Спрошу просто, долго ли мы будем так по-братски косить сено, об остальном тогда и сам догадаюсь. Ты же по-прежнему изображай из себя невинного ягненка. Полагаю, тебе и притворяться-то особенно не нужно, иначе Нюра оставила бы тебя к ужину, и ты вытянул бы из нее побольше.

— Эх ты, младенец! Да ты еще под стол пешком ходил, когда я уже взрослым стал! Держу пари, ты еще и не дотронулся до Зины, а меня бесстыдно толкаешь к Нюре!

Вдруг он замолчал, лицо его озарилось улыбкой. Он подсел ближе к Конядре.

— Матей, слушай, а ведь везет нам! Отправились мы вслепую, и вот через два дня у нас в кармане целый казачий штаб. Ох, и молодцы мы! Не бойся, я буду как невинный агнец. А теперь низко кланяюсь, командир, спешу к Вареньке. А тебе бы поступить в учение к Нюре.

С помощью Матея Конядры Михаил Волонский свез большую часть сена на свой двор и был очень доволен. Старик уже знал, что сноха спит с пленным. Что делать? Молодость уходит, не станет же он мешать снохе, пусть позабавится хотя бы с чешским студентом. Сам-то он уже не может ее утешить. Казак, которого когда-то привела к Зине Анна Малышкина, не стоил даже корзинки кизяка, и хорошо, что он отправился куда-то к чертям. Не нравился он и Волонскому. Не знал, грубиян, что та горлица, которая не сразу поет, еще краше воркует потом. Одно слово — хам. Бревно!