Чешская рапсодия

Старик наблюдал за Конядрой и Зиной, когда они работали в сарае или в коровнике, а когда они на ночь уединялись в чулане, Екатерине приходилось удерживать старика, чтобы не лез к двери чулана подслушивать, о чем говорят молодые. «У, бесстыжий, — ворчала старая, — чего любопытствуешь? Спи лучше, дурак беззубый. А Зина наша умнее Анны, так и знай. Ее Петр, может, завтра на том свете будет, а она опять с пустыми руками…»

Волонский ворочался рядом со своей Екатериной, думу думал. Анна привлекательная, только бешеная какая-то. Это ведь она послала Нюру в Грязи, и солдаты в поезде ее чуть не до смерти покалечили. Слава богу, не Зина туда поехала! Вдруг старик вспомнил: пленный Анны отправился утром в Алексиково с Нюрой Харламовой будто бы за пленными, казаки не хотят больше косить… Старуха подняла голову.

— Наш поедет в Алексиково за документами, чтобы тут остаться.

Волонский удивился:

— Вот как! А вернется?

— Да ведь Зина с ним поедет, забыл, что ли? — рассердилась Екатерина. — Тебе махорку привезет, а себе мужа. Ну, дрыхни!

Ранним утром Матей запряг лошадей в арбу. Зина села рядом с ним. Когда выезжали со двора, Волонский стоял на крыльце, чесал в бороденке. Эх, мир нужен, мир! Сзади всхлипнула Екатерина. Босая, в одной рубахе и нижней юбке, стояла она на пороге, и ветер трепал ее седые волосы.

Матей Конядра ехал молча, и Зине было не до разговоров. Они проехали мимо двора Малышкиных и даже не заметили, что у сарая стоит Анна, руки скрестила на груди, челюсти плотно сжала. Матей стегнул коней. Зина смотрит на его руки с длинными пальцами. Она любит эти ловкие руки. Вспоминает, как он обнимал ее, и все внутри у ней заливает теплом и особенным блаженным покоем, когда слышишь только стук собственного сердца.

— Мотя, милый Мотя, — заговорила она, — как жаль, что нельзя мне быть с тобой в Алексикове, пока ты получишь документы. Но ты скоро вернешься ко мне, правда?

— Конечно.

Она взяла его под руку и положила голову ему на плечо. Лошади шли быстрым ходом, арба подскакивала на неровной дороге. Зина отлично видела, что такая езда радует Матея. Снова заговорила:

— Думала я, ты спокойный, не вспыльчивый, глупая я, правда? Думала, ты не впутываешься в драки…

— Ас чего ты решила, что я не такой? — засмеялся он.

— Нашла в твоей постели коробочку с патронами и пистолет, а утром видела, как ты берешь это с собой. За меня ты не бойся, казаки из монастыря знают меня и тебя тоже. Петр Новиков говорил, чтобы я передала тебя его сестре, когда ты мне надоешь. Дурак, думает, что все мы такие же непостоянные, как Анна. Не отдам тебя никому, ты мой муж, и другого я уже не хочу.

Он молча кивнул, давая понять, что верит ей. Он и сам не представлял, что смог бы когда-нибудь еще так привязаться к женщине. Вспомнил ее нежную страсть и словно вернулся домой, к покойной своей Люде. Между ним и Зиной все произошло так просто, так естественно… А теперь он должен причинить ей боль… Но после войны он вернется к ней, и она его простит. Сегодня он не может даже намекнуть ей об этом. Женщины способны лечь поперек дороги мужчины и помешать ему выполнить долг, сами того не сознавая. Матей поцеловал Зину и погнал лошадей. Зина опять заговорила:

— Думаю я, Мотя, мы теперь принадлежим друг другу на всю жизнь. И если тебя мобилизуют, все равно белые или красные, буду ждать тебя до смерти. Мне бы приятнее, чтоб тебя призвали красные — отец говорит, они разумнее. И я с ним согласная.

— Вот так дед! — засмеялся Конядра.

— Он говорит, было бы здорово, если бы большевики как следует поколотили казаков. В монастыре св. Иоанна они украли все, что имело хоть какую-то цену, их генералы возами вывезли золото и серебро… — Зина повернулась к Матею. В лучах зари лицо ее порозовело, словно просвеченное девичьей, еще ничем не обманутой доверчивостью. — Вчера наш старик поругался с Малышкиным, и Малышкин попрекнул его тем, что мой деверь добровольно пошел к красным. Отец кричал, что его ничуточки это не огорчает и не будет огорчать, пока он сам не разберется, на чьей стороне правда.

— Зачем ты мне все это рассказываешь?

— Ты должен знать, какие дела у нас в семье, — ответила Зина, в глазах ее отразилась какая-то особая решимость. Он уже однажды видел это — в тот вечер, в лесу, у речки. — Я думаю, что отец прав, — продолжала меж тем Зина. — Это святая правда. Как приедем домой, я тебе покажу карточку деверя. Сидит на монгольском коне, а на папахе звезда. Только ты никому не говори, даже своему Аршину, а то нам туго придется. Казаки нас подожгут, если Аршин проболтается Вареньке или Нюрке. Анна умеет выведывать…