Чешская рапсодия

Аршину очень не хотелось разуваться — те двое повешенных у дома атамана тоже были босы. Он снял сапоги, только когда казак ткнул его рукоятью нагайки под ребро. Вздохнув украдкой, подал ему сапоги.

— Они тебе больше не понадобятся, — осклабился Прохор, — и жрать тебе тоже ни к чему.

«Хороши же мои деда, чертовски хороши, — вздохнул Аршин. — Завтра утром сделают из меня футбольный мяч, а все остальное в руках судьбы. Но может, есаул определит меня к верблюдам, раз ему так понравилась моя башка. Шама, Петник, вы и не знаете, для чего обрили меня, как татарина!»

В сарае Беда уселся на солому. Слышал, как Прохор запирает дверь на засов. В верху двери было окошечко размером в две ладони, оно закрывалось дощатой задвижкой. Пришел часовой. Через щель Беда разглядел, что это пехотинец. Глаза его уже привыкли к полумраку. Для гроба помещение великовато, мысленно усмехнулся. В углу лежал мешок. Ганза подошел посмотреть, в нем была солома. На гвозде висела рваная красноармейская шинель. Эх, товарищ, где ты теперь гниешь?

Голод дал себя знать. Миска щей да кусок хлеба приободрили бы сейчас — есаул-то приказал насчет еды, да вот Прохор... Ну ничего. Аршин плюнул и подошел к другой стене, ощупал доски. Старые, трухлявые — из акации, конечно. Бездельники пилили сырые бревна, и летом доски рассохлись. Щели такие, что крыса свободно пролезет.

Ганза приник к самой большой щели и увидел полянку перед кухней. Казаки толклись там, как перед трактиром. Поодаль паслись два верблюда, презрительно пощипывая скудную траву. Несчастный вид у этих горбунов! У нас в шестнадцатой дивизии тоже есть три: две верблюдицы и один верблюд, так на них смотреть приятно — настоящие корабли пустыни. За ними татары смотрят. Недавно верблюд взбеленился, унес татарина в степь. За ним поскакали на лошадях — да куда лошадям до верблюда! Он несся, как машина. Татарин привел его только через три дня, и пил же после этого горбач, словно желудок у него бездонный...

Аршин наморщил нос. Эх, водички бы теперь... И жратвы! Опустился на мешок — неудобно. Подобрал с земли охапку соломы, затолкал в мешок. Теперь будет лучше. У двери сменился часовой. Темнело. Где-то под сараем сверчок завел свою бесконечную, пронзительную песню. Новый часовой отодвинул задвижку в двери, крикнул:

— Ты тут?

— А где мне быть? — огрызнулся Аршин, не поднимая головы. Солдат задвинул отверстие, закурил.

Аршин закрыл глаза. Сумерки сгущались. Когда-то Аршин не то читал, не то слышал, что, кто спит, тот ест, но Аршин предпочел бы поесть наяву. Кусок бы горячей кровяной колбасы и краюшку хлеба, вот было бы дело! Как бежать? Часовой опять сменился. И опять его спрашивали, здесь ли он. За стеной сарая послышалось сопение, и Ганза учуял кисловатое теплое дыхание животного. Вспыхнула отчаянная мысль. Лошадь. Большая, сильная, крылатый жеребец... Все вдруг взметнулось в душе Беды. Может быть, конь даже оседлан, а если и нет, драгун все равно удержится на нем...

Попытался оторвать доску, но она держалась крепко. Потянул другую — опять напрасно. Лишь после долгих усилий доска тихонько скрипнула и подалась. Беда напряг слух. Часовой с кем-то разговаривал, Аршин не разобрал слов. Послышался женский смешок. Так-то ты на часах стоишь, токуешь, как тетерев! Аршин вынул доску, и перед ним открылось звездное небо. Он высунул голову. За сараем пасся верблюд. Аршин плюнул. Но отступать нельзя, все равно Прохор утром его застрелит, лучше уж свалиться мертвым с верблюда. Прислушался. За дверью сарая уже не разговаривали- — шептались. Ганза вылез. Земля холодила босые ноги, крапива обожгла их, но черт с ней...

Он схватил недоуздок, потянул. Верблюд не сразу согласился оторваться от еды, но потом все же пошел за Аршином. Тут где-то должен быть мост, ага, вот он, и черт возьми, в ночной мгле вырисовывается впереди широкая крона акации! Аршин задохнулся от волнения, руки его задрожали. Ведь в том направлении — Филонове! Пусть до него хоть тысяча верст, теперь только бы заставить верблюда мчаться так, как мчался его сородич из Тамбова... Беда подвел животное к куче земли и вскочил на него, попал на мягкий горб и беспомощно соскользнул на круп, однако он крепко держался за недоуздок, пытаясь вскарабкаться на горб, чтоб с него перебраться вперед. Верблюд забеспокоился, вскинул задом — и Аршин мигом оказался почти у его шеи, как в колыбели... Нет уж, какая тут колыбель — скорее, как на «деревянной лошадке»! Он больно ударился, но думать о боли было некогда. Аршин стал понукать животное пятками, даже пробовал щекотать его пальцами ног...