Чешские юмористические повести

«Но ведь и бездетные супруги,— продолжал я размышлять,— не так уж и бездетны. Парадокс состоит в том, что именно в бездетных семьях обычно бывает великое множество детей. Нет им числа, и женщина там работает не покладая рук. Прямо не знает, за что хвататься! Ее главный ребенок, который стоит четверых, это — муж. Он весь, с головы до ног, требует заботы. Надо заботиться о его носках, о шляпе, на которой все время появляются жирные пятна; о его чувствительном желудке, страдающем от резей; о его крепком, целительном сне. Заботиться, чтобы он вовремя принимал ванну и менял носовые платки и чтобы не простужался. Муж бездетной женщины — это тот же ребенок, чистенький и ухоженный как куколка, предмет ее материнской гордости. За ним следует целая толпа детей неодушевленных, но требующих, пожалуй, еще большего внимания. Только ничего не смыслящий в жизни человек может подумать, что бездетная женщина не знает, куда себя девать от скуки. Каких забот, например, требуют одни только волосы! Их надо мыть, красить в цвет пакли, делать перманент, ежедневно укладывать. Сколько надо вложить ума, души, терпения, если хочешь, чтобы эти капризные детки тебя слушались. А лицо, а маникюр, а белье, которое так и норовит удрать со своих полок в шкафу, как школьник с урока! А всякие там капризные платочки, туфельки, обожающие грязь и естественный беспорядок, кухонная посуда, которую хлебом не корми, дай только вымазаться подгорелым жиром. А варенья, что страдают от плесени, а печь, что дымит, как нахальный подросток! Их целые сотни, слабых, беззащитных детей, что тянут к ней свои руки, требуя любви и внимания. Они толпой окружают свою мамочку, виснут на ней, снятся во сне, увязываются за ней на лекции о Китае или Туркестане, на концерты, где мамочке не сидится спокойно, потому что она тревожится о своих покинутых сиротках. И неудивительно, что она нервничает от стольких материнских забот. И какое ей дело до Туркестана? Кто, хотел бы я спросить, кто посмеет ее упрекнуть, что она избегает экскурсий и не любит загородных прогулок, не любит с тех самых пор, когда ее вместе с мужем,— а оба были в новых весенних костюмах,— застала гроза, и они пришли домой промокшие до нитки, грязные, простуженные. Что может быть хуже для такой дамы!

Но пани Мери? У нее ведь двое живых детей! Нет, здесь что-то не то!..»

Погруженный в свои мысли, я очень невнимательно слушал пояснения четвертого по счету сопровождающего, которым теперь стала пожилая кухарка в поварском колпаке и белоснежном кружевном переднике, встретившая нас в кухне.

Как только мы вошли, она сразу же принялась рассказывать об аппарате для варки черного кофе, о кухонных комбайнах, которые перемалывают, крошат, дробят, о миксерах для приготовления теста и взбитых сливок, о преимуществах электрических плит и решеток для поджаривания отбивных, бифштексов, тостов, о способах приготовления в доме Жадаков pommes frittes [72] по рецепту знаменитого Булана.

Спускаясь с доктором на первый этаж, я вспомнил высказывание Гоббса ^{100} о собственнической психологии: владение теми или иными ценностями дает собственнику приятное чувство превосходства над другими людьми.

Когда мы оказались перед входом в адвокатскую контору, где начиналась лестница в подвал, доктор Жадак, о чем-то поразмыслив, хрипло произнес:

— Внизу у нас пррачечная, центральное отопление и рразные кладовые!

Мы посмотрели друг на друга.

Я махнул рукой, мол, «бог с ними», и сказал:

— Но мне хотелось бы посмотреть то место, где замурована монахиня, согрешившая с молодым егерем.

— С егеррем? — переспросил доктор Жадак и с иронической готовностью показал на вход в канцелярию:

— Пррошу!

Мы прошли через две темные комнаты, наполненные стуком пишущих машинок.

— Господин доктор, подпишите пожалуйста,— догнала нас старообразная барышня в очках.

— Я скорро веррнусь!

Оказавшись в последней комнате конторы, мы через ржавую дверь,— ею, видно, пользовались очень редко,— вышли в боковой коридорчик, заканчивающийся наглухо закрытыми воротами, из-за которых доносился уличный шум, шаги и голоса прохожих.

Выбрав из связки ключей самый маленький — от английского замка — доктор открыл обитые жестью двери какой-то кладовой, впустил меня внутрь и сказал:

— Сейчас прриду.

Я оказался в двух крошечных комнатенках, где вдоль стен со свисающими паутинами стояли книжные полки. Они доходили до самого потолка, почерневшего от сажи и грязи. Стертая побуревшая картина конца 80-х годов прошлого века, грубые половицы некогда коричневого цвета, застеленные драными выцветшими ковриками, умывальник с отбитыми краями, старый диван необыкновенной длины, из которого торчали клочья соломы, деревянная доска на козлах, заваленная кипами книг и бумаг и призванная служить письменным столом, диплом юриста под разбитым стеклом на стене — все это свидетельствовало о том, что я находился в личной резиденции доктора Жадака.