Чешские юмористические повести

— Бум! — поставила жирный восклицательный знак старинная мортира, или «ступа» (шесть таких мортир было привезено сюда из цапартицкой ратуши), и над Зборжовом взметнулся дымный венок, словно приветствие, посланное глубокой, васильковой лазури неба, где, напоминая подвешенную под церковным куполом люстру, сияло раскаленное добела сентябрьское солнце.

Затем послышался оглушительный рокот лесных рогов, гром литавр (по большим праздникам их носили на спине два самых старых цапартицких лесника) и…

— Бум! — звучнее, чем самый громкий удар литавр, отозвалась вторая «ступа» и…

— Бум! — загремела третья мортира, уже врываясь в тяжкие вздохи маленького переносного органа. Что-то сладостно урчало под быстрыми пальцами пана учителя Петржика-старшего, сопровождая «Kyrie…» [38] полевой мессы, которую исполнил хор цапартицкого собора.

Ополченцы, ради безопасности соломенных крыш разместившиеся подальше от деревни, выпаливали залп за залпом — словно кто бросал в барабан лопатой горох. Короче, все шло как по маслу.

Грозната наблюдал симптомы набирающего силу торжества. И вот после всех обрядов освящения зазвучал высокий мужской голос. По благостной интонации и приятной манере говорить немного в нос легко было угадать, что это его преподобие цапартицкий декан, самый прославленный оратор во всей округе, начал проповедь, за коей должны были последовать другие выступления и речи.

Издалека не слышно было, что именно говорит пан декан, но при первых же звуках его голоса Грознату, словно пружиной, выбросило изо мха.

— Ну, ребята, паралик вас разрази, коли не дрейфите, двинули! — вполголоса произнес он, обернувшись к чащобе. Меж двумя елочками показались веселые глаза молодого Буреша, в тугих кудрях которого увязла хвоя.

— Сей секунд! — отозвался теперь уже четвертый по счету, но притом самый давний жених Барушки Ировцевой и вновь спрятался.

— Мимрачек, Мимрачек, вставай, грю, вставай, черт возьми! — послышался шепот в ельнике, ибо Мимрачек, наш почтенный трубочист, третий участник экспедиции, проспал даже стрельбу из мортир.

Мимрачек подскочил как ужаленный, проявив темперамент подлинного Гонды. Их было трое, но казалось, что встали четверо, поскольку молодой Буреш прихватил длинную жердь.

Далее действие развивалось словно бы по совету Вацлава Штеха ^{33}: «Эта сцена должна быть сыграна с особой живостью».

Все трое двинулись лисьей рысцой, а потом поползли на четвереньках под прикрытием грядок картофеля, ботва которого благодаря природным условиям того лета была столь высока, что смахивала на рощу многолетних пальм. Замыкающим полз идейный вдохновитель экспедиции, коим, судя по остроумию замысла, не мог быть никто иной, кроме Грознаты, посередке — технический эксперт Мимрачек, он же — автор конкретного плана операции, а впереди — практический исполнитель, молодой Буреш.

Ползли они со всей осторожностью (впрочем, совершенно излишней, ибо в Зборжове не нашлось бы в ту минуту ни единой живой души, которая испытывала бы интерес к тому, что творится за гумнами Вотавы), мускулы их вздрагивали от напряжения — так обычно рисуют львов, крадущихся по пустыне к стоянке арабского каравана. Короткие фразы, коими они перебрасывались, изобиловали свистящими и шипящими и произносились с характерной для цапартичан экспрессией.

— Шш…велись, ссучье племя!

— Паралик тя разрази… ссволочь!

— Чего дрейфишь, голова сссадовая!

Шепотом обмениваясь такими и тому подобными любезностями, все трое исчезли под живой изгородью Ировцева сада. Вскоре из кустарника высунулся принесенный молодым Бурешем шест. Это был крюк для обламывания веток, которым пользуются, когда обирают в саду гусениц.

Крюк тихонько, будто на цыпочках, подобрался к кроне огромной, по меньшей мере двухсотлетней липы, простирающей свои ветви над домом Ировца, стукнулся разок о тесовую крышу, и тут вновь послышались произносимые сдавленным голосом обильные цапартицкие свистящие.

Наконец крюк приблизился к трубе, приподнялся над ее черным краем и осторожно коснулся толстого, страшно закопченного шнура (калачи тети Маркит сделали свое дело!). Над липой же шнур был совсем незаметен, хотя, как нам хорошо известно, он тянулся до самого неба.

Там, где вервие не было закопчено, оно сливалось с небесной лазурью.

Разумеется, дядюшка Ировец в этот день позаботился о самой великолепной погоде, на какую только был способен дар святого Флориана, а такая погода неукоснительно устанавливалась, когда шнур свободно свисал в дымоходе.

И крюк без труда подцепил и вытащил вервие из трубы.

Сначала над отверстием появилась толстая кисть, за ней взметнулось облачко сажи, кисть тяжело упала на крышу, спружинила, как мячик, и попала прямо в растопыренные руки Грознаты.

От удивления Грозната только рот раскрыл. Значит, это все-таки правда!