Честь

Мягкая, поросшая травой лесная тропинка то вбегала в тень развесистых лип, и налитые зеленью листья ласково касались лица и плеч Зинната, то выбиралась на веселую полянку, где осины радостно трепетали листьями, словно хлопали в ладоши. Временами Зиннат останавливался посреди дороги и, жадно вдыхая пьянящий запах березового сока, слушал неумолчный гомон птиц.

А птицы, словно приветствуя его, пели кругом — и на деревьях и в кустах по обеим сторонам дороги. Не успевали умолкнуть одни, как запевали другие. Совсем рядом перекликались скворцы, посвистывали, прыгая с ветки на ветку, синицы в кокетливых зеленых нарядах, ворковали лесные голуби. Где-то тосковала кукушка. А соловьи заливались такими трелями, что казалось, будто с веток падают звонкие стеклянные орешки.

До Байтирака уже оставалось недалеко. Вон в просвете между деревьями видна прогалина — это поляна Муратая. А там перейти речушку — и сразу начнутся пашни...

Зиннат рос единственным сыном у матери. Отец его Асылгарей, работавший грузчиком, умер в один из своих отъездов на какой-то дальней пристани. Мать одна воспитала Зинната и старшую дочь Юзлебикэ.

Девочка росла смелой, бойкой. Учение не очень давалось ей, зато всякое другое дело горело у нее в руках. К семнадцати годам она, никого не спросясь, не советуясь ни с кем, вышла замуж; прямо с посиделок пошла в дом к Бикбулатову сыну Тарифу. Стала хорошей хозяйкой и матерью. Что ни год, рожала ему здоровых, крепких детей.

А Зиннат был совсем другой. Мягкий, мечтательный, он рано пристрастился к музыке. Когда этот темнорусый мальчик начинал играть протяжные татарские мелодии, и стар и млад слушали его точно завороженные.

Зиннат рос баловнем у своей матери. Она видела в нем живую память о муже и нежила своего «единственного» да «младшенького». Когда в парне признали гармониста, его стали «нежить» и девушки. Клубные вечера без него не начинались. На пирах он сидел в почетном углу. Деньги доставались ему легко, и шел он по жизни, не ведая, как говорится, ни дождичка, ни бури.

Позже, когда слава гармониста привела Зинната в городское музыкальное училище, он снова жил на всем готовом. За учение платили, о жилье не приходилось заботиться. Уютную комнату в общежитии кто-то отапливал, убирал. Кто-то готовил для него в столовой. Постепенно Зиннат начал думать, что иначе и быть не может. По ярко освещенным залам он проходил самодовольный, уверенный в своем превосходстве. Все это для него — и свет и убранство! Ведь он — талант!

С высоты тщеславия Байтирак виделся Зиннату крохотным, затерявшимся в глуши, никому не ведомым уголком. Даже близкая ему Нэфисэ меркла в его сознании рядом с разодетыми в шелка блестящими артистками. Резиновые галоши на ногах, фартук с оборочками, длинные косы — все было бедно, жалко. Зиннат пожимал плечами: «Что поделаешь, деревня!»

Заботливые, тревожные письма матери начали вызывать в нем досаду.

«Мама! — отвечал он ей. — Ты собираешься прислать мне перчатки из козьего пуха и валенки. Но ты ничего не понимаешь! Ведь я не в Байтираке! Неужели ты думаешь, что я, точно медведь, стану топтаться в валенках по коврам? Нет, мама, теперь уж я другой. Вот окончу учебу, и ты переедешь ко мне. Но если хочешь прислать деньги, пожалуйста...»

Однако Зюльхабирэ не пришлось переехать в город к своему странному сыну. Прохворав дня три, она неожиданно умерла.

А потом вдруг новое несчастье — фашистская Германия напала на Советскую страну. Музыкальная школа опустела. Большинство слушателей ушло воевать.

В одном из эшелонов уехал на фронт и Зиннат. Поезд шел медленно, подолгу останавливаясь в лесах и на глухих разъездах. Немецкие самолеты бомбили поезда, и передвигаться приходилось большей частью ночью. Зиннат лежал на нарах, предаваясь воспоминаниям о прекрасных днях своей жизни, мечтам о своем будущем.

Куда только не уносила его фантазия! В его воображении возникал огромный концертный зал. Поднят занавес, но сцена еще пуста. Публика в нетерпении ждет кого-то. И вот на подмостки выходит красивый молодой человек во фраке. Это он, скрипач Зиннат Хальфин. Зиннат берет скрипку. Взмах смычка — и звуки начинают мотыльками кружиться по залу. Звуки уводят людей в душистые луга, где журчат студеные ручейки, шепчутся травы. Зиннат ощущает огромную покоряющую силу своей игры. Смычок его как бы прикасается к самым тонким струнам человеческой души.

Последний звук — и зал взрывается бурей рукоплесканий. На сцену летят цветы. Публика восторженно кричит: «Зиннат Хальфин!.. Бис... бис!..»

...Но тут, заглушая восторженные крики, отрывисто загудел паровоз. Со страшным скрежетом, толкая друг друга, вагоны покатились назад. Зиннат бросился к двери, чтобы выскочить, спрятаться в лесу от фашистских самолетов, зловещий гул которых слышался уже совсем близко. Как вдруг пол вагона выскользнул из-под ног и пополз вверх, а сосновый лес закачался, вздыбился.