Честь

Времени у него было еще много. Он задумчиво водил пером по бумаге, и вдруг из-под пера стали вырисовываться брови, разлетные, как крылья ласточки, милое женское лицо с длинными ресницами. Еще несколько штрихов, и в уголках губ заиграла чуть приметная улыбка. Совсем как у «нее»! Хайдар улыбнулся как бы в ответ ей и, аккуратно обрезав бумагу, прислонил рисунок к мерно тикавшему будильнику и поднялся.

«Возможно, и сегодня мне только почудилось?» Он склонился над улыбающейся головкой: «Нет, не почудилось! Нет...»

Хайдар ходил по чисто вымытым половицам, осторожно ступая на раненую ногу. Время от времени он спускался с крыльца и стоял, подняв голову, посреди двора, словно прислушивался к чему-то, и опять спешил в сени.

Вокруг маленькой лампы на столе сновали ночные бабочки, в раскрытое окно смотрела черными глазками смородина. За нею поблескивала листьями вишня. А над всем этим нависла темная ночь, глухая, предвещавшая грозу августовская ночь. Встревоженные духотою, бились о стекла окон жучки. Где-то далеко, разрывая ночную тьму, полыхали зарницы.

Хайдар стоял у окна, чутко прислушиваясь к ночным звукам. В этот поздний час Байтирак продолжает жить сложной, напряженной жизнью. Вот по мосту прогромыхала порожняя телега, за ней вторая, третья... Это транспортная бригада возвращается с элеватора, впереди Тэзкирэ, потом Ильгизар... Они дадут лошадям отдохнуть и в полночь опять повезут хлеб на пристань.

С крытого тока слышался смутный гул молотилки. Хайдар сразу представил себе, как девушки подают в машину снопы, мальчишки волоком перетаскивают солому.

Айсылу, беспокоясь о его раненой ноге, еще днем вернула Хайдара с поля, приказав никуда не выходить из дому. А вот теперь на душе у него неспокойно: как там работают? Успеют ли намолотить достаточно хлеба для отправки на элеватор?

Хайдар ворошит пальцами густые волосы и уносится мыслями далеко-далеко: к поездам, мчащим на фронт хлеб и оружие, к дымящим заводам. Перед его глазами встает красная от зарева пожарищ Волга, суровые лица воинов. Всю страну, поднявшуюся на битву, видит сейчас Хайдар перед собой. Взволнованный, подходит он к столу и начинает быстро записывать то, что скажет завтра колхозникам.

3

Время близилось к полуночи, когда у самых ворот кто-то рванул гармонь. Хайдар встал раздосадованный: кто бы мог в такую горячую пору баловаться с гармонью? Но тут же вспомнил: «Зиннат!.. Наверное, сидел с Султаном».

И действительно, в сени, растягивая гармонь, ввалился Зиннат.

— Здорово, философ! В небесах паришь?

Он поставил гармонь на пол и, качнувшись, сел на нее.

— Есть папиросы? Дай одну!

Будь это в другом месте, возможно, Хайдар и обошелся бы с ним круто, но с гостем он не мог быть резким.

— Откуда ты... такой? Как говорится, ни в пятницу, ни в воскресенье...

Зиннат горько улыбнулся:

— Ведь я утешитель страждущих. Где солдаток утешу, а где и фронтовика... возвратившегося к жене. Поднимая их настроение, и свое поднимаю... Ты, конечно, хочешь сказать, почему я хожу таким забулдыгой?

— Что ж говорить, если и сам знаешь.

— Во, во! — многозначительно поднял палец Зиннат. — Спасибо тебе за это. Что значит воспитанней культура! Умеешь уважать человека. Это похвальное качество, философ! А Тимери-абзы начал было кричать: «В самую страду пьянствуешь! Совесть надо иметь!» Не выношу людей, которые лезут с нравоучениями. Ты заставь меня навоз возить, камни дробить, но души моей не трожь, не касайся моей раны!.. Может, я этим накипь с сердца смываю?

Зиннат был весь какой-то всклокоченный — в расстегнутой гимнастерке, с непокрытой головой. Необычно развязный и разговорчивый, он, казалось, даже рисовался своей нетрезвостью.

— Первым делом мы зашли к дедушке Айтугану, выпили у него. Потом пошли к Шамсутдину. У него тоже выпили, только уже под скрипку да с песнями. Прибежала с поля Юзлебикэ-апа и затащила к себе. «Не отпущу, говорит, без угощения лучшего друга моего мужа!» А там еще в двух или трех местах побывали. Но уж коли не берет хмель человека, так действительно не берет. Меду пил Султан ковшами, водку стаканами — и даже не морщился! Видно всем: пламя у него внутри, а залить не может. «Эх, говорит, джигиты, знали бы вы, что у меня на душе творится!» Вздыхает и поет. А песня-то какая!

Ой, Волга холодна! Идет, друзья, волна,
Напрасно борется с ней утка белая!
Тоскливо мне, друзья! Горит душа моя.
Без песен ей никак не вытерпеть, друзья.

Зиннат расчувствовался и замолк.

История с Султаном подействовала и на Хайдара.

— Сильный человек! — сказал он, нервно закуривая папиросу. — Горит сердце, а не размяк. Знаешь, меня очень тронуло отношение людей к Султану. Видел, как почитают солдата! Как стараются исцелить его рану! Народ, он, братец мой, могучая сила. В тяжелые дни он станет для тебя и отцом и матерью родной... А как эта самая... Апипэ? Не показывалась?