Честь

Симбирск расположен на нагорном берегу Волги. Восточная оконечность города, начиная от огромного, белого здания дворянского собрания, до убогих лачуг пригорода обрамлена двумя общественными садами: Новый Венец и Старый Венец, открывающих красочную панораму нескончаемых фруктовых садов, знаменитой на всю Россию симбирской антоновки, и красавицы Волги, несущей свои могучие воды, где-то далеко внизу. В этих садах горожане находили отдых вдыхая пьянящий аромат весны, палящий зной лета и вкусный мороз снежной зимы. Особенно повышенной любовью горожан пользовались короткие дни цветения яблони, обычно падающие на конец апреля или первые дни мая. В эти солнечные, мягкие дни на обоих Венцах творилось что то невообразимое, и трудно сказать любовалась ли восхищенная публика молчаливой яблоней, или молчаливая яблоня восхищенной публикой. В этом году яблоня цвела особо буйно и дружно, и не мудрено, ибо все яблони сестры-близнецы, вскормленные одной землей, умытые одним дождем, пригретые одним солнцем. Было воскресение, третий, последний и самый буйный день цветения.

После обеда Маша и Брагин пошли на Венец. Они прошли квартал главной улицы и свернули на Дворцовую, где включились в разноцветный поток людей, одних уже возвращающихся домой, других торопливо стремящихся на венец.

— Это моя первая весна в Симбирске, — сказала Маша, осветив Брагина искрами лучистых глаз и делая ударение на слове — «весна».

— Значит, вы никогда не видели, как цветет яблоня?

— Видела, но не обращала внимания, как то проходила мимо…

— И сегодня пройдете мимо?

— Сегодня нет… сегодня совсем другое, — тихо ответила Маша, прищурив глаза, как бы желая скрыть от Брагина истинный смысл ее ответа.

— А вы любите природу, Маша?

— Странный вопрос…

— Почему странный? Я, например, к ней совершенно безразличен, — с лукавой улыбкой сказал Брагин.

— Неправда… неправда… Как можно не любить природу… не чувствовать синевы неба, не восторгаться богатством ее красок, не трепетать загадочностью звездной ночи… Люди не чувствующие этого плохие… не хорошие… мертвые…

— Значит я плохой… мертвый…

— Тоже неправда… Вы говорите нарочно чтобы злить меня…

— Маша, вы прекрасны в гневе, но я не виноват, что хочу быть хорошим только для Вас…

— И для природы, — с лукавой улыбкой закончила Маша.

Они вошли в сад. Впереди море колыхающихся голов, между которыми, тут и там, мелькали и снова куда-то уходили белые как снег просветы. Скоро перед глазами развернулся нескончаемый белый ковер. Куда не взглянешь, — везде снег яблони… Маша, пораженная величием красоты, стояла в каком-то восторженном оцепенении. Широко открытые глаза не могли оторваться от беспредельного белого поля, полуоткрытые губы были бессильны произнести слова восторга.

— Яблоня цветет! — тихо проговорил Брагин, чуть касаясь руки Маши. Как-то не нужно и душно стало в толпе людей, властно захотелось вырваться из круга любознательных глаз и быть только с Машей.

— Маша, пойдемте вниз…

— Пойдемте, — радостно ответила Маша.

Они молча спускались по Тихвинскому спуску.

Не было слов. Они были не нужны… Были мысли, ясные как весенний день мысли… Каждый словами боялся нарушить, спугнуть эту обоюдную ясность…

В дни цветения яблони многие владельцы фруктовых садов открывали, обычно закрытые, широкие ворота и разрешали горожанам гулять в садах. Маша и Брагин вошли в первые открытые ворота и скоро вступили на рыхлую, черную землю. Уходящие вдаль ряды яблонь обдали их нежным ароматом цветения. Отдельные лепестки падали, кружились в воздухе как крупные хлопья снега, целовали лицо Маши, и на душе было по весеннему тепло. Они шли между деревьев, и Брагин был взволнован и потрясен тем, что рядом с ним, часто касаясь его своим платьем, идет Маша, такая непонятная, неразгаданная и, вместе с тем, такая родная, близкая, и пахнет от нее цветом яблони, так приятно кружащим голову. Каштаново-бронзовая головка Маши была усыпана белыми лепестками, словно покрыта венчальным венцом. Учащенно забилось сердце, улыбка безотчетного счастья скользнула по губам… — Маша!..

Из под дерева с испуганным кудахтаньем выскочила клушка и за ней, утопая в рыхлой земле, неумело бежали маленькие желтые цыплята. Один, не успевший проснуться, отстал и тоненьким испуганно-писклявым голоском пищал… пи!.. пи!.. пи!.. Взъерошенная наседка металась из стороны в сторону, оглашая воздух истерическими выкриками. Она хорошо знала арифметику и уже подсчитала, что из 17 не хватает одного, самого маленького, хилого последыша. Куриную душу охватило беспокойство. Клушка чертила крыльями по земле, с криком носилась с одного места на другое и, спасая оставшихся детей, быстро направилась к чернеющей вблизи сторожке. Метким движением Брагин поймал цыпленка и передал его

Маше. Она приложила испуганную птаху к лицу, обдала ее теплом своего дыхания… Тоненькие, прозрачные ножки цыпленка сделали три специфических цыплячих движения, и он спокойно устроился в ладони Машиной руки… Белой пленкой подернулись коринки глаз…