Честь

Генерал, копируя в манерах и разговоре директора корпуса, спокойно обошел фронт, поздравил юнкеров с блестящим окончанием корпуса и с торжественным пафосом прочел, звериаду, в которой беспощадно высмеивался административный, воспитательский и преподавательский персонал корпуса — высмеивались «звери».

Парад закончился церемониальным маршем военных училищ и поминутно слышался бодрый возглас генерала:

— «Молодцы Павловцы!!!»

— «Прекрасно Михайловны!!!»

— «Великолепно Тверцы!!!»

Господа юнкера строем проследовали в ротную умывалку, где, под пение новых куплетов «звериады» генерал сжигает «кадетские науки»: лекции, записки, тетради. После этого торжественного акта каждый чувствует себя уже юнкером. Группами собираются, поздравляют друг друга артиллеристы, инженеры, пехотинцы, конница, и только Брагин стоит на распутии. Он никак не представляет себе дальнейшей жизни без двух друзей: Упорникова и Лисичкина, но первый вышел в Константиновское артиллерийское в Петербурге, а второй в Александровское Военное в Москве. Пылкой и впечатлительной натуре Брагина не давал покоя так же и третий путь поступления в одну из столичных театральных школ и по примеру многочисленных родственников — служение родному искусству. Этими, волнующими его мыслями он не раз делился с воспитателем, но Дмитрий Васильевич всегда ограничивался одной фразой:

— «Я подумаю, Жоржик».

Наступил час расставания с любимым воспитателем. Прощальный ужин был овеян печальной грустью как для воспитателя так и для кадета. После ужина, Димитрий Васильевич увлек Брагина в свой кабинет.

— Садись, Жоржик… Я хочу сказать тебе прощальное слово… За последние дни ты неоднократно говорил мне о своем желании пойти на сцену… Каждый человек должен стремиться найти правильный путь своей жизни, путь своего призвания. Семь лет я подготовлял тебя к военной карьере, я старался облегчить тебе дальнейший путь твоей жизни, и я уверен, что ты будешь безупречным офицером, как был безупречным кадетом. Что касается твоего желания отдать свою жизнь искусству, реши этот сложный вопрос с своей мамой, — тихо закончил Димитрий Васильевич, крепко пожимая руку Брагина.

…Брагин мчался курьерским в Москву, покидая, может быть навсегда, родной корпус, милый Симбирск, мечты и мысли безоблачной юности. Сидя в купэ, он через окно видел, как промелькнули, вросшие в землю бедные постройки пригорода, лес Киндяксвхи, Гончаровский обрыв, уходящая в даль серебряная лента Волги, а за ней, в туманной перспективе, неясные контуры жизненного пути… Загадка… лотерея… Что дальше?.. Куда дальше?.. Он стал прислушиваться к стуку колес и скоро нашел ответ своим мыслям. Каждое колесо в своем то замедленном то в частом обороте словно говорило ему — «сцена… сцена… сцена», словно призывало его к определенному решению итти путем своих многочисленных родственников, отдавших свои жизни родному искусству. Он заснул под сладкую музыку колес, с непоколебимым решением — «на сцену».

…Москва… Казанский вокзал… перрон… множество людей с ищущими взорами…

— Мама!.. Мама!.. — кричит Брагин с подножки вагона.

— Сын! — слышит он ответные слова счастливой матери.

Объятия, поцелуи, и он чувствует, как по его щеке скатываются одна за другой теплые слезинки… Счастливые слезы матери.

Огромная столовая Брагиных залита светом двух люстр, по стенам тут и там горят причудливые бра, хрустальные подвески люстр сверкают мириадами звезд. За столом вся семья и родственники. Дед специально приехал из Саратова, сестра Маруся из Тульского имения, дядя Саша — артист большого театра, тетя Надя, Райская Доре — артистка драмы, братья и сестры. Из посторонних — артисты Николай Николаевич Васильев и кумир Москвы Миша Вавич. Жоржик, как юбиляр, сидит на почетном месте рядом с дедом. Через весь стол напротив его — мама, и он все время чувствует на себе теплоту и счастье ее лучистых глаз. Шумно, весело и как-то по семейному душевно и тепло…

— Что думаешь делать дальше, сын? — послышался ласковый голос мамы. Головы всех повернулись в его сторону, и через секунду тишину прорезал его четкий, уверенный ответ.

— Я иду на сцену, мама…

— Браво Жоржик… браво, — первой прокричала экспансивная тетя Надя. Ее поддержали дядя

Саша, Васильев, и только мама, казалось, была далека от минутных восторгов, вызванных ответом сына.

Разошлись последние гости, потушены люстры… Все, повинуясь какому-то неписанному закону, отошли ко сну. Мама ласково обняла сына за шею, и введя его в розовую гостиную, кротко сказала: — Я хочу поговорить с тобой, Жоржик.

Жоржик молча опустился в кресло подле мамы. Розовый свет, струившийся из под большого абажура, выхватил из полумрака сосредоточенное лицо мамы.