Честь и Долг

Мажордом проводил гостя в кабинет, где уже вели неторопливую беседу Терещенко и Бьюкенен. «Интересно, сколько времени сидит здесь посол Британии? Какие вопросы они решили за моей спиной? — мелькнули мысли Коновалова. — И здесь ведь может меня обскакать Терещенко… Из молодых — да ранний!..»

Высокого роста, с пробором в черных волосах, гладко выбритый, без усов, что представляло собой известный вызов обществу, в отлично сшитом у лондонского портного костюме, поднялся из темно-красного сафьянового кресла навстречу новому гостю хозяин дома. Улыбка, демонстрируя смесь дружелюбия, гостеприимства, понимания собственного веса, чуть приоткрыла белые зубы. Посол Бьюкенен тоже встал и поклонился.

Мажордом пододвинул третье кресло к столику с сигарами и бренди, за которым устроились Терещенко и Бьюкенен. Коновалов удобно уселся и взял себе сигару. Аккуратно обрезав ее кончик, прикурил. Затем достал элегантные карманные часы на толстой цепочке, щелкнул крышкой и сказал, обращаясь к хозяину дома:

— Михаил Иванович, как условились, я пригласил сюда комиссара Временного правительства Полякова, чтобы он рассказал нам о делах в армии… Он будет через десять минут.

— Превосходно! — глубоким басом изрек Бьюкенен.

Гриша появился точно в назначенный срок. Он был одет «под Керенского», то есть в коричневый френч, желтые с крагами ботинки, прическа «ежиком», тоже «под Керенского».

— Мой бывший секретарь, а теперь комиссар… — представил его Коновалов.

В июне, когда Гриша доложил Коновалову, что генерала Соколова застрелили солдаты во время бунта, чему он сам был свидетелем, Александр Иванович еще не изменил к секретарю своего доброго расположения. Но когда он случайно узнал, что Гриша просто спраздновал труса, что Соколов остался жив и невредим и по-прежнему служит в штабе Западного фронта, Александр Иванович вычеркнул Григория из своей души и штата, но оставил его в комиссарах. Тем более что некоторые выгоды это приносило, поскольку он изредка приглашал к себе Григория, получал от него информацию о состоянии дел в армии, военном ведомстве и правительстве, оплачивая ее единовременными гонорарами.

Григорию подали кресло, словно он был равным, предложили сигары. Гриша был счастлив, хотя господа и оказались несколько суховаты в разговорах с ним.

Комиссар подробно поведал все секреты российской армии, совершенно не смущаясь присутствия иностранца. Он рассказывал, что после корниловского мятежа настроения в действующей армии резко изменились. Солдаты, по темноте своей вступившие массами в эсеровскую партию и бесконечно обсуждавшие лозунги «земли и воли» на митингах, стремительно стали большевизироваться. По расчетам Гриши, уже более половины солдат сделались большевиками или яростно сочувствующими им. Процесс этот ускоряется, опасность нарастает. Офицерский корпус тоже раскололся. Кадровое офицерство еще больше возненавидело Керенского после того, как тот, будучи сам корниловцем, подло предал Корнилова. Дело дошло до того, что в быховской тюрьме, куда заточили мятежных генералов и старших офицеров, Корнилову предоставили две великолепные комнаты, но он занял только одну. Когда его спросили, для чего же будет служить вторая, он ответил: «Для Керенского!..»

Гриша рассказал о том, что верхушка действующей армии весьма и весьма симпатизирует Корнилову и его друзьям, сидящим в тюрьме в очень хороших условиях. Несет охрану любимый полк Корнилова — Текинский, бывший его конвоем и сохранивший верность генералу. В любую минуту Корнилов снова может стать кулаком против революции…

— Это нам и надо, — удовлетворенно пробасил сэр Джордж. — Мы должны держать Корнилова в резерве и против большевиков, и против Керенского, если он отойдет от курса, который мы ему предложили.

Григорий, разумеется, догадывался, что посол Британии активно вторгается во внутреннюю политику России. Но даже его покоробила бесцеремонность, с которой тот говорил о своей роли суфлера Керенского и всего Временного правительства.

Комиссар Поляков высказал и свои наблюдения, связанные с пребыванием в Ставке генерала Алексеева, подавшего в отставку, но оставшегося в Могилеве. Михаил Васильевич продолжал неофициально выполнять роль верховного главнокомандующего. Он навязывал свою точку зрения новому начальнику штаба генералу Духонину. В главной квартире армии только и было разговоров: «Это Михаил Васильевич одобряет, это Михаил Васильевич не одобряет!..»

Генерал-квартирмейстер Ставки Дитерихс, получивший свой пост в результате покровительства Алексеева, вообще впал в какой-то мистический экстаз по отношению к Михаилу Васильевичу. Он вычитал в «Апокалипсисе», что Михаил спасет Россию, и решил, что это и будет Алексеев.

— Что же тогда, джентльмены, вы не отдали власть великому князю Михаилу? — сыронизировал по этому поводу сэр Джордж.

— Не смогли… — буркнул в ответ Терещенко. Он подумал при этом, что он тоже Михаил и, возможно, на него указывает перст божий.