Честь пацана

Целая вечность прошла, прежде чем я вышел в коридор… и встал, как вкопанный, испытывая огромное разочарование. Гульнур в коридоре не было! Там вообще никого не было! А собиралась ли она меня ждать? Дико расстроенный, я прошел взад-вперед по коридору, заглядывал в какие-то двери. Потом спустился на первый этаж, походил по фойе. Старушка-вахтерша не понимала, чего я от нее хочу. Здесь тысяча девушек, и все красивые, выбирай любую. А Гульнур… Откуда ей знать, кто такая Гульнур. Ну да, имя красивое. А главное, редкое…

В расстроенных чувствах я шатался по институтскому двору. Даже фамилию не спросил! Хихикали девушки на лавочках – мол, мы за нее. Никто не понимал, о ком я. Здесь такое количество факультетов. Возвращаться в деканат и спрашивать фамилию было как-то стремно. «Все равно ее найду, – по трезвому размышлению заключил я. – Имя знаю, курс знаю. Приеду и все выясню. Например, завтра…»

Но завтра было Первое мая, день международной солидарности трудящихся, и, к сожалению, дела сердечные пришлось передвинуть. Институт все равно не работал. Люди праздновали, и погода была как по заказу – солнышко, тепло, безветренно. На демонстрацию уже можно было не ходить (ходили самые стойкие и убежденные). Мама с утра пораньше порхала по кухне, довольная тем, что меня восстановят в вузе. Ее немного настораживало, что я такой расстроенный, но тут я молчал как рыба. К полудню жители района устремились в сквер Героев Революции, там играла бравурная музыка, по аллеям гуляли люди, многие были с детьми. «Мир! Труд! Май!» – гласили растяжки. Работали ларьки и палатки – кооператоры подвезли выпечку, пепси-колу, еще что-то. Алкоголь не продавали, и большинство населения это устраивало. У мрачной стелы, символизирующей героев революции, работали массовики-затейники, возились с детьми. Умилялись мамаши и папаши. Желающие спускались к водохранилищу, которое сегодня было спокойно и прозрачно. На центральной аллее стоял милицейский «УАЗ», в нем дремали стражи порядка. Члены группировки тоже отдыхали, никого не трогали. Делать было нечего, я отправился в сквер. Сидел на лавочке, курил, думал, что уже послезавтра поеду в институт и найду Гульнур. Образ стоял перед глазами, я никак не мог от него избавиться. Рядом со мной на лавочку опустился Уйгур, посидели несколько минут, я покурил, а он подышал свежим дымом.

– Мрачный ты сегодня, непраздничный, – заключил Ренат и побежал за своей Василисой.

Сестра дефилировала под ручку с Ингой Мориц, они о чем-то задорно препирались. Настроение у всех, кроме меня, было праздничное – даже у тех, кто не имел отношения к труду. Мелькали пацаны Мамая – сегодня шелковые и безвредные. В кустах возилась мелкая шелупонь – Штирлиц, Чича с Козюлей, играли в ножички. Дадай на поляне рисовал Василису с Ингой и примкнувшего к ним Холода, которого Бамалама крепко держала под руку. Рыжий Гарик Дадаев был художником от бога, имел прекрасную зрительную память, мог в подробностях нарисовать человека, с которым случайно столкнулся пять минут назад. Народ изумлялся – как это? А он лишь усмехался и пожимал плечами, мол, не знаю. Бог дал, и ладно. Развивать свой дар Гарик явно не намеревался, помогал в мастерской Уйгуру, неплохо боксировал.

Прошли по аллее Ромка Гуляев (Гуляш) и Фатима (Формоза). Гуляш явно забивал клинья под последнюю, а та выжидала, хотела посмотреть, что у него получится. Хихикал Фитиль, пытаясь оседлать старый велосипед, а за ним бежал хозяин велосипеда и возмущался. Димка Колесников с погонялом Окулист – высокий статный парень, работающий в больнице Советского района, – выгуливал семью. В коляске спал младенец, сбоку к Дмитрию прилипла жена – маленькая, тщедушная, из тех, про которых говорят: ни рожи ни кожи. Но что поделать, любовь зла… Протащился грузный восемнадцатилетний малый – Анвар Аликперов по кличке Грузило. Он действительно напоминал элемент рыболовной снасти, а еще ему неплохо подошла бы кликуха Груша. Добродушный, безвредный, постоянно улыбающийся – но в драке преображался, становясь непробиваемой скалой, имел недюжинную силу и летал, как мяч. В армию Анвара не брали, что его крайне расстраивало. Он терпеть не мог свою кличку, просил его так не называть. «Анварчик, прости, но ты же натуральное грузило, – убеждал товарища Фитиль. – Да, быстрое, прямо-таки летающее – но все равно грузило».