Честь пацана

Анвар Аликперов, оправдывая свою кличку, стоял, как влитой, посреди аллеи, работал тяжелыми кулаками, надувал щеки, выкрикивая что-то злобное. Двоих он сбил, они покатились, остальные предпочитали не связываться, бежали мимо, огибая препятствие. Наступление замедлилось, в ряды атакующих врубались разъяренные пацаны. Дерущиеся распались на кучки. Олежка Холодов ударил головой в орущую глотку, отобрал у парня монтировку, стал охаживать его по рукам и плечам. С боевым визгом из кустов вылупилась «скорлупа» – Штирлиц, Чича с Козюлей, они покатились под ноги атакующим. Кто-то споткнулся, на него с разбегу налетел другой. Образовалась куча-мала. На меня летели двое, орали дурниной. Я стоял спиной к лавочке, и в тот момент, когда они уже подбегали, сделал резкий кувырок через спинку! Земля и небо поменялись местами и… вернулись на исходную. Теперь я находился позади скамьи. Эти недалекие налетели на нее, ударяясь коленями. Один по инерции отправился дальше, я встретил его затрещиной. Он все же перевалился – весь раздраенный, в смятенных чувствах. Второй успел затормозить, но получил в репу и отвалил вбок. Первого я схватил за шиворот, отбросил в сторону – он визжал, как бензопила, его конечности мельтешили. Временно эти двое выбыли из строя. Сбоку приближался третий – прямо воплощение злобы, постарше, уверенный в себе, горел желанием поквитаться за корешей. Он держал монтировку двумя руками перед собой – как весло на байдарке – и совершал ею примерно такие же движения, – как бы угрожал. Стой я истуканом, глядишь, он и добился бы своего. Но я прыгнул на него, схватился за монтировку. Мы держали ее в четыре руки, пыжились, отбирая друг у друга. Пот хлестал градом. Он оказался сильнее, чем представлялось. Но с мозгами было не очень – я ударил коленом в живот. Противник охнул, глаза чуть не выскочили из глазниц. Хватка ослабла, я резко ударил его в скулу правым концом монтировки. «Слива» выросла мгновенно, глаза сбились в кучу. Я ударил еще раз. Противник покачнулся, выпустил инструмент. Я не стал его добивать, надо проявлять милосердие к павшим, да и в тюрьму не хотелось, – втащил кулаком в грудную клетку и толкнул, чтобы больше не рыпался. Как же не хотел я участвовать в происходящем! Как вовремя я обернулся! На меня летел длинноногий упырь, обросший юношескими прыщами, он заносил над головой монтировку, чтобы рубануть, как шашкой. Если прямо по черепу, то дела плохи… Я рухнул на колени и швырнул свою монтажку – горизонтально земле, как биту в «городках». Она проделала пару оборотов, срубила пацана на скаку. Тот охнул, получив в живот, согнулся и остаток пути пробороздил носом, вспахивая дерн. А я уже катился в кусты, спасаясь от метко пущенного металлического шара…

Местные пятились от вновь возросшего давления. Истошно орал Уйгур: держимся, пацаны, смерть туркам! Дрались на голом энтузиазме, движимые праведной яростью. Кто-то орал, увертываясь от ударов: «Сообщите Мамаю!» Но Мамай уже был курсе: от клуба неслась дюжина крутогоровцев в расстегнутых куртках, с горящими глазами, они обошли противника с фланга, навалились. Мамай был бледен, возбужден, ритмично работал кулаками – где-то на заре туманной юности он увлекался боксом… Не сказать что турки дрогнули, но как-то поддались, и удалось выровнять фронт. Нападавших было больше, но на узком пространстве они едва ли могли использовать свое преимущество. Я снова кого-то бил, метался между кустами. Рядом на колени повалился пацан, держась за разбитую голову, между его пальцами сочилась кровь. Я даже не понял, чей он, – еще не всех знал. Орать уже устали, дрались молча, шумно выдыхая. Треть сквера наши все же держали, больше не пятились. «Гражданских» не осталось – все разбежались. Но держаться было трудно, ощущалась нехватка живой силы. Прибежали еще несколько человек, встали там, где было «тонко». Откуда-то взялся Тютя – малек от силы лет двенадцати с фамилией Тютелькин, – подвижный, не по годам сообразительный. Он подбежал сзади, схватил Мамая за куртку.

– Слышь, Мамай, там Турок на стадионе… С ним пацанов семь или восемь…

В голове сверкнуло. Мамай еще соображал, а я уже сообразил! Там у Шамиля «полевой штаб» – можно гонцов рассылать во все концы, можно за битвой наблюдать, как Наполеон с Поклонной горы… Не видать Шамилю футбольного поля как своих ушей! Злость во мне кипела, я уже чувствовал себя частичкой чего-то целого, хотя мне это на хрен было не надо! Но я защищал свою землю, служил, как ни крути, правому делу…

– Мамай, держитесь, я попробую их обойти… – прохрипел я.