Честь снайпера

— Немцам было прекрасно известно, где будет находиться отряд Бака, в какое время он там появится; они провернули все просто идеально, — сказал Свэггер. — Но главное не то, что все было сделано быстро. Главное, что это «быстро» означает — а означает оно предательство.

— Кто-то выдал партизан. Мы сможем определить, кто именно?

Они сидели в приятных вечерних сумерках на старинной площади в центре Львова, в открытом кафе под названием «Кентавр». Сам город был выстроен в стиле Австро-Венгерской империи, такую застройку можно увидеть в Праге или Вене. Свэггер буквально ждал, что вот-вот появятся гусары в красных ментиках с медными бляхами на груди и саблями наголо, гарцующие по булыжной мостовой впереди кортежа какого-нибудь знатного вельможи. Обстановка здесь царила такая радостная, что трудно было думать о предательстве. На ум приходили скорее прекрасные принцессы.

Давай рассмотрим все варианты, — предложил Свэггер. — Первое: тактическое предательство. Все произошло вследствие естественного стечения обстоятельств. Скажем, немецкий разведывательный самолет «Шторьх» заметил русский самолет, высадивший Милу. И смог проследить за движением партизанской колонны. «Шторьх» сообщает по рации время, место, направление, и опять же по чистой случайности неподалеку оказывается полицейский батальон, занимающийся борьбой с «бандитами». Батальон устраивает засаду, и партизаны в нее попадают.

— На самом деле это никакое не предательство, — возразила Рейли. — Это скорее из серии «всякое бывает».

— Справедливо. Ну хорошо, локальное предательство. Один из партизан на самом деле является немецким агентом. Или, может быть, какой-нибудь штурмбаннфюрер СС держит в заложниках его дочь, поэтому он вынужден пойти против своих. Предатель передает информацию задолго до того, как партизаны отправляются встречать Милу. И у полицейского батальона предостаточно времени для того, чтобы вступить в игру.

— То есть все это случайно совпало с прибытием Милы? Что-то не верится.

— А как тебе понравится такое: сам Бак является нацистским агентом. Ему дают возможность одержать несколько незначительных побед, чтобы он стал героем и его забрали в Москву, а когда он окажется в центральном управлении НКВД, он сможет доставать для своих хозяев секретную информацию.

— Но ведь немцы, похоже, убили Бака. В конце концов он исчез со сцены.

— Это произошло случайно. Ночные засады — страшная штука. Никто точно не может сказать, что происходит. Бак хочет выслужиться перед немцами и выдать им русского снайпера, который должен убить обергруппенфюрера Гределя. В нужный момент он отбегает в сторону, но тут из станины, на которой установлен МГ-42, вылетает шплинт, ствол смещается на несколько дюймов — и прощай, Бак!

— Но разве его гибель не была бы в любом случае зафиксирована в боевом журнале 12-й танковой дивизии СС? Как и винтовки, он был трофеем.

— Тут ты права, — согласился Свэггер.

— Хорошо, — сказала Рейли. — У нас множество весьма любопытных вариантов. Они все неправильные, но тем не менее очень интересные. Завтра я тебе скажу, кто выдал партизан.

Глава 12

Карпаты

Середина июля 1944 года

Их двое. Не немцы, определенно не немцы. Но кто, партизаны из отряда Бака, которым посчастливилось остаться в живых, как и ей самой? Трудно сказать.

Один грузный, другой худой. В грузном Мила увидела достоинство и обстоятельность крестьянина. У него не было присущей партизанам осторожности, обязательных шапки-ушанки, пулеметных лент крест-накрест, засунутых за пояс гранат, автомата с круглым диском. Он был в бесформенном черном крестьянском армяке и таких же бесформенных шароварах, заправленных в крепкие сапоги, какие крестьяне носили уже много столетий. Его движения казались размеренными, и сразу чувствовалось, что терпения ему не занимать. Если дело дошло бы до этого, он смог бы перетерпеть хоть бога, хоть черта, а в качестве развлечения наблюдал бы за тем, как высыхает необожженный кирпич. Такой знает гораздо больше, чем кажется со стороны, и если станет кому-то другом, то отдаст этому человеку все. В нем все было большим: большие ноги, большие руки, большие кисти. Он смог бы провести за плугом тысячу часов подряд. Именно такой крестьянин выращивал пшеницу, которую создавал для него отец Милы. Он накормил бы народ, поскольку сам являлся народом.

Второй был невысокий, подвижный человечек с козлиной бородкой и в очках, жилистый и поджарый, с волосами, затронутыми изморозью седины. Выглядел он каким-то рафинированным, и, несмотря на то что в лесу он чувствовал себя свободно, эта легкость казалась не наследственной, а заученной. Вид у него также был совершенно невоинственный: изрядно поношенная кожаная куртка, рубашка, когда-то бывшая голубой, и протертые до дыр брюки.