Честь таланта. О литературе и России

Почему так: всё настоящее, великое оплачено либо большим трудом, либо неизбывным страданием?!..

* * *

В жизни думающего человека ничего не бывает случайным – каждый шаг, поступок – частицы большой картины-мозаики под названием «жизнь». Что и говорить, полотна в результате у каждого получаются разные: бытописание, авангард, суровый реализм, бездушный дизайн…

В пору своей учёбы на историческом факультете, вернувшись из Воронежа на каникулы домой, я купила в книжном магазине том избранных сочинений Некрасова. Строго говоря, он был мне не нужен: литературу уже «прошли», а стеснённость в средствах заставляла беречь каждый рубль. Но все разумные расчёты отступили в сторону, когда я открыла книгу:

Если долго сдержанные муки,
Накипев, под сердце подойдут,
Я пишу: рифмованные звуки
Нарушают мой обычный труд.
Всё ж они не хуже плоской прозы
И волнуют мягкие сердца,
Как внезапно хлынувшие слёзы
С огорчённого лица.

Может быть, большая часть читателей – это несостоявшиеся писатели?!.. «Рифмованные звуки» в то время уже робко нарушали обычный труд, а сердце моё, да, было слишком мягким, чтобы решительно откликнуться на зов слова… Я любила стихи Некрасова – так, как любят свежеиспечённый домашний хлеб, и потому мне была нужна эта книга.

Плотный, цвета тёмной морской волны том за годы своей жизни совершил «кругосветное путешествие» – из провинциального Калача в Воронеж, оттуда, вместе с остальной библиотекой, в Москву, далее с одной квартиры на другую (позже, когда я готовилась к экзаменам в Литинститут, у меня был «свой Некрасов», «свой Лермонтов», «свой Гоголь»), и вот теперь я привезла книгу домой, где пишу этот очерк, работая днём на огороде, а вечером погружаясь в знакомые строки:

Праздник жизни – молодости годы —
Я убил под тяжестью труда
И поэтом, баловнем свободы,
Другом лени – не был никогда.

Мужественность поэзии Некрасова – поразительна. За простотой формы, некоторой прозаичностью изложения – «Нет в тебе поэзии свободной, / Мой суровый, неуклюжий стих!» – сколько честности, умения смотреть невзгодам в лицо, сколько спокойного достоинства, горечи и сожаления о том, что жизнь могла быть красивее и счастливее, и что это состояние обязательно перелилось бы в слово. Некрасов – предвестник разночинцев 60-х годов ХIХ века, людей, подобных тургеневскому Базарову, которые «сами себя сделали». Но – без ригоризма и самоуверенности, без «заигрываний с народом» и презрения к правящему классу. Потому что Некрасов – поэт, а поэт – это любовь к прекрасному, идеальному и недостижимому:

Та любовь, что добрых прославляет,
Что клеймит злодея и глупца
И венком терновым наделяет
Беззащитного певца…

Отправившись в Петербург в 16 лет с тетрадкой юношеских стихов, отказавшись от карьеры военного и лишив себя этим отцовской поддержки, Некрасов оказался на грани нищеты. «Три года я чувствовал себя постоянно голодным», – вспоминал он впоследствии. Это 1838-й, 1839-й, 1840-й… В ресторане на Морской улице, под видом чтения газет, он украдкой ел хлеб, выставляемый на стол хозяевами заведения.

Ярко горела на поэтическом небосклоне России в это время звезда поручика Лермонтова, а в петербургских углах и подвалах (были отчаянные моменты в жизни Некрасова, когда ему подавали нищие!) мужал новый поэт. Вот откуда природная достоверность зимней, студёной поэмы «Мороз, Красный нос»: в своей бедной молодости Некрасов познал жестокую власть и голода, и холода.

Знаний, полученных в четырёх классах Ярославской гимназии, не хватило, чтобы сдать экзамены в университет. Дважды поступая, Некрасов оба раза провалился. Впрочем, за литературу он получит пятёрку – от профессора Никитенко, который спустя годы станет его цензором.

«Университеты» Некрасова – газетно-журнальная жизнь: ему приходилось писать куплеты, рекламу, фельетоны, очерки, рассказы, повести, водевили, рецензии, переводить (не зная ни одного иностранного языка!); не было, пожалуй, жанра, которым бы он не пытался заработать на существование. Но главным оставались стихи. Знакомые собрали средства по подписке на издание его первой книги «Мечты и звуки». Василий Жуковский, которому молодой поэт показал сборник, посоветовал публиковать его без имени: «Впоследствии вы напишете лучше и вам будет стыдно за эти стихи».