Честь взаймы

Мистрис Эрмаад почти лениво выдвинула один из ящиков секретера и потеряла не только дар речи, но и чувство времени. Ее взгляд намертво прикипел к такой знакомой хрустальной шкатулке. Через толщу чистейшего, словно озерный лед, стекла серебро маски казалось сияющим внутренним светом, почти слепящим глаза. Лицо Росса Джевиджа – лицо крайне скрытного, сурового и непроницаемого человека, того, кто никогда не пустит внутрь своей брони, чей дух неимоверно силен и одновременно хрустально хрупок, а потому неприкосновенен никаким глубоким чувствам. И там, там за многолетними наслоениями внутренних запретов, за коркой убеждений и броней принципов, жил незнакомец, постучавшийся несколько недель назад в дверь вдовы Эрмаад. Открытие, ошеломившее Фэймрил до спазмов в горле, не дававших издать ни единого звука.

– Что там у вас? – спросил деловито Росс. – О!

Он несколько минут задумчиво изучал Личину, при этом хмурясь, щуря глаза и кусая внезапно пересохшие губы. Ему тоже не понравилось увиденное.

– Я бы на вашем месте, Фэймрил, не стал бы и лишнего мгновения доверять этому человеку, – вынес Росс свой вердикт. – Я бы бежал от него куда подальше.

«Поздно бежать. Слишком поздно. Даже если гнать станет прочь – не убегу».

– Но это тоже вы, милорд.

– Значит, мой жизненный опыт и память не самые лучшие в подлунном мире, – отрезал он. – Но они – опыт и память мои, они принадлежат по праву только мне, и я хочу получить все это обратно. И я получу.

Он получит. Теперь Фэйм отчего-то совершенно не сомневалась – он получит все и сполна. И любой ценой.

– Поздно отступать, моя дорогая мистрис Эрмаад.

Сказал тем же тоном, которым, должно быть, отдавал приказания своей Южной армии, стоя на холме Эгрейс. Газеты писали, что позиция была настолько удобна, что артиллеристы вражеских расчетов могли видеть маршала Джевиджа сидящим на лошади, но он все время оставался вне досягаемости орудийных залпов. Помнится, Фэймрил очень сожалела о недостаточной дальнобойности кехтанских пушек.

«Наверное, подумал, что я не хочу возрождать к жизни такого человека, – подумала она отрешенно. – А я хочу?»

И сама же ответила:

«Я хочу, чтобы он вернул свое детство, юность, молодость, чтобы воскресла его память о родителях и о первой влюбленности, чтобы ожили воспоминания о победах и поражениях, о людях и странах. Этого нельзя лишать никого, даже такого человека».

Вещица бросилась в глаза внезапно, как будто пряталась до поры до времени под шапкой-невидимкой. Только что глаза Фэйм скользили по ровным рядам фолиантов, игнорируя названия и не замечая богатства иных переплетов, и вдруг резкий внутренний толчок, от которого закружилась голова и внизу живота разлилась тупая ноющая боль, совсем как во времена девичества.

И разливается за грудиной жидкий огонь нечеловеческого страха, тот самого, который испытывают, должно быть, пленники, упущением ВсеТворца очутившиеся во власти жестокого палача. Ничто не может отвратить боль и ужас пытки, и ожидание муки еще страшнее, а смерть не слышит отчаянной мольбы об избавлении.

Нет спасения, нет его. Не проси о пощаде!

Хладный блеск остро наточенного скальпеля, жар раскаленного клейма, свист плети…

– Фэйм, что с вами?! Что вы увидели?

– А?

Стоять возле книжного шкафа, а потом вдруг обнаружить себя лежащей на кушетке несколько неожиданно. При том что Росс Джевидж, похоже, смертельно напуган и не скрывает этого. Его пальцы едва заметно дрожали, когда он осторожно вытер платком тоненькую струйку слюны, вытекшую у Фэймрил из угла рта. Словно у совсем маленького или умственно отсталого ребенка. Тут бы устыдиться, но все чувства женщины притупились, раздавленные мощным магическим ударом.

– Вы словно остекленели. Вспомнили что-то?

Фэймрил тщательно сосредоточилась, но в голове стоял сплошной туман, мутный водоворот отвратительных ощущений, без проблеска мысли. Никаких воспоминаний, кроме отголоска боли где-то чуть ниже пупка.

– Не-ет, но я, кажется, нашла…

Язык ворочался медленно, и получилось как-то неуверенно, но Джевидж сразу поверил.

– Где? – вскинулся он.

Вдова махнула рукой в сторону кожаных книжных корешков с золотым тиснением, стараясь даже не глядеть в том направлении, чтобы желчная горечь снова не наполнила рот.

– Там ничего нет!

– Протяните руку, милорд, там иллюзия, – прошелестела женщина, борясь с подступающей тошнотой.

«Интересно, каково это – держать в ладони собственную память?»

А было это крайне неприятно, но странно, если не сказать – забавно. Ничего пугающего и тревожащего воображение. Ажурная раковина, только в отличие от домика моллюска сделана из стали, размером с кулак взрослого мужчины. Тысячи крошечных дырочек, соединенные в тончайшие узоры, почти письмена – она выглядела скорее оригинальным украшением, чем волшебным артефактом. Не было в ней заключено ни диковинных механизмов, ни драгоценных камней, и на ощупь штуковина не отличалась от любого другого металлического предмета, разве только весила, словно кусок золота.