Честная игра

Я стоял во дворе, ожидая когда Эндикотт наконец распрощается с Розмари. Он всегда расставался с ней очень неохотно. Он все стоял на крыльце, перед раскрытой дверью, мешкая, словно старшеклассник, который никак не в силах проститься со своей подружкой. На этот раз мне особенно неприятно было видеть, и я просто скрежетал зубами от ярости, вспоминая вчерашний вечер и ее в моих объятиях.

— Вы что, не слышите, Лэдлоу?

Я опомнился и повернулся к ним.

— Розмари спрашивает, будет ли, по-вашему, сегодня снег?

Я поймал ее взгляд, но ничего в нем не прочел. Впрочем, она стояла слишком далеко.

— Уверен, что будет.

— Сильный? — спросил Эндикотт.

— Возможно.

Он поцеловал ее — долгим крепким поцелуем.

— До скорого, малышка!

— Будь осторожен в лесу, дорогой.

Я двинулся по тропинке, не дожидаясь его.

— До свидания, Сэм.

На мгновение я слегка замедлил шаг.

— До встречи, — буркнул я, не оборачиваясь.

Мы с Эндикоттом шли молча, никто из нас не делал попытки заговорить. Тишину нарушало только легкое поскрипывание снега под ногами.

Дойдя до развилки, я остановился.

— Попробуем сегодня по-другому, — предложил я, — разойдемся каждый в свою сторону. Вы уже неплохо знаете местность, и не заблудитесь, если будете идти вдоль железнодорожной насыпи. Через некоторое время насыпь снова выйдет на просеку, и вы сможете вернуться домой — или по просеке, или назад по насыпи. А я порыскаю по бору, может быть, подстрелю чего-нибудь там. Согласны?

Он посмотрел на меня, но ничего не ответил. Знает ли он? — снова подумал я. — Понимает ли, почему я предлагаю разойтись? Может догадывается, что я боюсь самого себя, боюсь того, что могу сделать?

Несколько снежинок медленно проплыли между нами, и наконец Эндикотт произнес:

— Хорошо, Лэдлоу. Я согласен.

— Ждать меня не обязательно, — сказал я. — Когда устанете, возвращайтесь в хижину. Только не углубляйтесь в чащу. Леса здесь дремучие — если снег засыплет ваши следы, вам уже не выбраться.

Он кивнул и двинулся в путь.

Я шел по тропе, которая петляла по холмам. Когда-то здесь пыхтели и грохотали трелевочные тракторы, медленно одолевая извилистый путь по крутым склонам. Теперь все в прошлом, все забыто, как забудутся, надеюсь, и события этих дней.

Я набрел на оленьи следы, которые вели на юг. Они были свежие, и я свернул с тропы в бор. Снег постепенно усиливался, хлопья стали крупнее. Еще немного — и снег повалит вовсю.

Вскоре оленьи следы пересекли заброшенную линию электропередачи. Здесь я увидел следы, недавно оставленные Эндикоттом, а рядом с ними вторую цепочку следов. Я остановился как вкопанный. Это были те самые следы, которые я видел накануне, и, приглядевшись к ним, понял, что именно меня встревожило, и весь похолодел.

Следы были маленькие — детские или женские. Я свернул на просеку…

Розмари припала к земле, притаившись за большим пнем, остатком гигантской норвежской сосны, и так самозабвенно целилась, что не услышала моих шагов. Эндикотт стоял чуть выше, на насыпи, и закуривал сигарету. Его красная куртка на фоне белого снега была отличной мишенью.

В ненарушаемой тишине леса отчетливо щелкнул крюк. Я подошел уже совсем близко и вмешался как раз вовремя. От неожиданности она нажала на собачку, но моя ладонь была на карабине, так что спущенный курок уткнулся в мою перчатку — и это предотвратило выстрел.

Мое вмешательство было столь внезапным, что я легко вырвал у нее карабин.

Розмари прижималась к пню, зажав кулаком себе рот. Единственным звуком, нарушившим молчание леса, был ее сдавленный хрип.

Эндикотт и не подозревал о том, что творилось у него за спиной. Когда я глянул в его сторону, он медленно удалялся, держа ружье наперевес и не оглядываясь. Вскоре он скрылся из виду.

Я знавал душевную муку и раньше, но ее и сравнить было нельзя с тем, что я испытывал сейчас. Полный крах всех иллюзий причинил мне душераздирающую боль.

Я посмотрел на нее. Боль мучила меня, невероятная боль, боль, которая с годами могла разве что ослабнуть, но не исчезнуть… — но ненавидеть ее я не мог — слишком сильной и глубокой была моя любовь к ней.

— Итак, вы не умеете стрелять, — сказал я. — Вы боитесь ружья, вы заблудились бы в трех шагах от дома… — Ветер усилился, снег падал уже сплошной пеленой. Наши следы заносило. — Вы хотели действовать наверняка, чтобы вас не заподозрили! Вот почему вы не выстрелили вчера — вы ждали снегопада, чтобы он замел ваши следы. А на тот случай, если вас все-таки заподозрят, решили воспользоваться моим карабином. Если бы из трупа извлекли пулю и сделали баллистическую экспертизу, то убийцей признали бы меня. Ведь вы не умеете стрелять, не правда ли?

Две слезинки блеснули в ее глазах, помедлили на ресницах и скатились по щекам. Она молча качала головой из стороны в сторону. Это было трогательное зрелище, но я чувствовал себя таким дряхлым, таким умудренным…

— И вчера в ресторане, — продолжал я, — вы устроили все так, чтобы наш поцелуй увидели. Лишняя улика против меня. Мотив для убийства. У вас есть сообщник?

Наконец она заговорила. Ее губы одеревенели и двигались с трудом, они стали белыми, как снег, падающий на ее лицо.